Шахматный порядок

— А что было с ними? — спросил Эрик.

— Многих посадил Бруствер во время террора, — вздохнула Клэр. Алу показалось, что она нахмурилась, словно речь шла о чем-то личном.

Косогор заканчивался. Впереди была роща. Заходящее солнце приближалось к вершинам леса. Эрик показал на тропинку и все четверо пошли за ним к сосновому бору. Земля была усыпана ковром из длинных желтоватых игл и шишек.

— Глупо это: детей ловить, — твердо проговорил Эрик. — В основном, ограничатся только разговорами. От Штирнера опасность была бы куда сильнее.

— Не стоит преувеличивать, — вскинула брови Клэр. — Я лично знакома со Штирнером. Он весьма интересный и обаятельный человек, но далекий от нас…

— Подумать только: с самим Штирнером, — ахнула Кэт. — Вы бы не могли рассказать побольше?

— Разумеется, могу, — ответила Клэр. — Я долго жила на континенте в Вене и путешествовала по Центральной Европе. — Альбусу показалось, что на губах из взрослой подруги мелькнула чуть насмешливая улыбка. — Там я и познакомилась в том числе со Штирнером. Он частично живет в Швейцарии в Берне.

— Вы дружили? — с искренним интересом спросила Кэт.

— Дружили — громко сказано. Скорее, были хорошими знакомыми. Между прочим, Людвиг очень добрый и внимательный хозяин дома, который всегда радушно примет гостя и поможет ему. Кстати, его настоящее имя — Людвиг Мангейм.

— А почему тогда он Освальд Штирнер? — спросил Ал.

Кэт с интересом вытянула шею, словно маленькая жирафа, ожидая услышать ответ на интересный вопрос. Вместо ответа Клэр достала палочку и мгновенно превратила брусок в обычную маггловскую книгу. Ребята схватили ее. На обложке стояла надпись «Макс Штирнер. Единственный и его собственность».

— Но почему тогда он Освальд, а не Людвиг Штирнер? — спросил с интересом Эрик.

Клэр улыбнулась краешками губ и, найдя на дороге другой брусок, мгновенно превратила его в чёрную маггловскую книгу. Альбус и Эрик жадно набросились на неё.

— Освальд Шпенглер «Закат Европы», — с интересом поправил очки Альбус.

— Соедините имя и псевдоним двух любимых философов Людвига Мангейма. Что получаем? — лукаво посмотрела на ребят Клэр.

— Освальда Штирнер, — пробормотал Эрик. — Магнейм решил перевести идеи этих философов в реальность?

— Вроде того, — кивнула Клэр. — Штирнер хочет полностью уничтожить глобальный мир в его нынешнем качестве. Его мечта, чтобы люди снова жили в национальных государствах, над которыми нет никакого права и никаких институтов. Ну и чтобы маленькие страны и народы не смели пищать на фоне великих держав. Вот как-то так…

— Выходит, нынешнее положение вещей настолько не устраивало, что Штирнеру не жаль его уничтожать? — нахмурилась Кэт.

— Я бы не стала все сводить к личности, — ответила Клэр. — Штирнер считает, что девятнадцатый век был золотым веком человечества. После него мир пошёл в неправильном направлении и нужно изменить вектор движения.

— А почему? Почему именно девятнадцатый? — отозвалась Кэт.

— С точки зрения Штирнера высшая форма справедливости это неравенство людей и иерархия, — ответила Клэр. — Только в такой системе государства могут создавать великие империи. Девятнадцатый век был веком империй: Британской, Французской, Российской, Германской. Они правили миром, — пояснила она детям. — Штирнеру омерзительны две вещи: подъем прав других народов и рас, которые отрицают империи и смеют трясти какие-то права, вместо того, чтобы смотреть в рот империям. И еще ему омерзительна современная массовая культура, сменившая старую классическую.

— Но классическая культура была доступна немногим, — удивился Альбус. Разлитый в воздухе медовый аромат липы казался густым, словно пчелы принесли тягучий мед.

— Именно так, — кивнула Клэр. — И Штирнер ответил бы вам: «А зачем делать её доступной всякой шушере?»

— Но почему шушере? — все ещё недоумевала Кэтрин. — Все имеют право на мнение и культуру. Каждый народ должен стремиться к процветанию.

— Штирнер вам ответит, — продолжала Клэр. — «А почему, дорогая мисс Забини, голос полуграмотного грязного негра должен значить столько же, сколько голос профессора — знатока политики?»

— В таком случае он в чем-то прав… Если ты ничего не смыслишь в теме, то лезть спорить глупо, — отозвалась Кэт.

— Или, — продолжала Клэр, — почему какая-то девица-активистка смеет рассуждать о политике в присутствии историка или политолога-профессионала?

— Кайли прямо, — прыснул Эрик.

Альбус скривился от ярости при одной мысли об этой грязнокровке, которая имела наглость не помалкивать, а лезть, куда ее не просят. «Зато мне не все равно!» — повторяла она. «Хоть бы дрянь правда выпороли бы унизительно разок», — с отвращением подумал Ал.

— При такой позиции да. Это было бы глупостью, — вздохнула Кэт. — А откуда у Штирнера такое стремление к неравенству, интересно?

— Штирнер считает это высшей формой справедливости, — ответила Клэр. — Как и два его учителя.

— Прямо нацизм какой-то, — удивился Эрик.

— Вот! — подняла палец Клэр. — Мы подходим к самой сути. Нацизм и борьба с нацизмом — это для Штирнера омерзительные последствия двадцатого века. А в девятнадцатом веке неравенство было нормой. Лорд Солсбери мог спокойно с трибуны парламента сказать об индийцах: «А тараканов еще больше — что с того?» Сейчас так сказать нельзя. А Штирнер хочет, чтобы это снова стало не нацизмом, а нормой, усвоенной с молоком матери. В самом конце девятнадцатого века француз Гюстав Лебон спокойно писал о неравенстве рас и праве силы, не думая ни о каком нацизме. Штирнер хочет, чтобы снова было также, — ответила пояснила Клэр.

— Для этого надо отменить принцип равенства народов и рас и вернуть колониализм, — оживился Альбус, пригладив скошенную траву мыском ботинка.

— Да. Штирнер этого и хочет, — кивнула Клэр. — Если Франция сильнее Гвинеи и может ей поживиться, так отчего бы не поживиться?

— Если Франция хочет делить Китай, то почему бы и не разделить? — ввернул Эр.

— Да, — кивнула Клэр. — Если может, пусть делит. Или, если Китай достаточно силен, он вышвырнет французов ко всем чертям.

— Со стороны Китая это было бы понятно: страну защищал. Раз уж Франция нападает, — хмыкнула Кэтрин.

— Победитель получает все, — ответит вам Штирнер. — Сила и ум дают право более успешным господствовать над неуспешными. Вот логика Штирнера, — пояснила Клэр.

— Как в эпоху каких-то Опиумных войн… — протянула Кэт. Альбусу показалось, что у него немного кружится голова от чудесного запаха клевера.

— А если я родился в бедной семье, что тогда? — спросил Эрик.

— Штирнер тебе ответит: «Рви подмётки, спи по четыре — пять часов в сутки, грызи науки и иди в бой. Порви изнеженных и слабых без пощады. Или отступи и признай своё поражение».