Шамабад должен гореть!

Пальма сделала виноватую морду и попыталась лизнуть меня в нос. Я отстранился.

— Тьфу. Слюнявая. Ешь давай.

Сука отряхнулась и лениво направилась к миске. Стала громко хлебать, опустив острый нос в кашу.

Я глянул на щенят. Они все еще оставались черненькими, но в их маленьких голубых глазках, еще не проявивших свой настоящий цвет, уже читалось любопытство и живость все еще совсем зарождающего собачьего ума. Щенки потихоньку начинали соображать.

В помете Пальмы оказалось восемь щенков, как и предсказывал Ваня Белоус. Из них мальчиками родилось пятеро кутят, остальные были девчонки.

Я улыбнулся, наблюдая, как один пухлый от своей мягкой шерсти щенок, поплелся на непослушных лапках за мамкой. Если другие визжали и крутили тупенькими носиками по сторонам, стараясь понять, куда же подевалась Пальма, то этот сообразил сразу.

Преодолевая складки одеяла, словно суровые холмы, он медленно, но упорно полз к маме, за пределы их лежанки.

— Эх ты, маленькая зараза, — с улыбкой проговорил я и взял щенка на руки.

Он посмотрел на меня с удивлением. Или, даже можно сказать, с настоящим возмущением. В крохотных его глазах-бусинках читалось явное: «Дядя, ты дурак? Положи меня обратно!»

— Сейчас, сейчас положу, — сказал я и вернул щенка на место, поближе к остальным.

Тот, видимо, посчитав несправедливым, что я загубил все его старания преодолеть такой нелегкий путь к маме, обиженно запищал. Присоединился к остальному хору малышей.

Пальма оторвалась от миски. Обернула морду к своим детишкам, облизнулась.

— Да погодите вы голосить, — сказал я, — я вам тут гостинцев принес. Пальма…

Услышав звуки своего имени, Пальма глянула на меня, навострила стройные, изящные уши.

— … Пальма, не возражаешь?

С этими словами я достал из кармана маленькую баночку, полную простокваши.

Судя по тому, что Пальма вернулась к еде, она была не против.

Я снял белую крышку, взял одного из щенков и положил себе на колено. Непонимающе уставившись на маму, он обнял мою ногу всеми четырьмя лапками. Видимо, боялся соскользнуть вниз.

Зачерпнув пальцем немного простокваши, я поднес ее к мордочке щенка. Тот принюхался, попробовал на вкус, а потом с большим удовольствием вылизал мой палец. Даже попытался прикусить, посчитав, наверное, что он тоже съедобный.

— Ну-ну, — сказал я, — меня кушать не надо.

Я вернул щенка обратно к остальным. Те, уже осмелев и смирившись с тем, что их мама отошла покушать, с любопытством расползлись по всему одеялу.

Я взял следующего. Это был тот самый герой, что первый пополз за мамой. Ему явно не понравилась такая моя бестактность, о чем он немедленно сообщил робким поскуливанием. Когда и его я посадил на колено, он просто взвыл, раскрыв маленький ротик чуть не на всю ширину.

— Да тихо ты, крикун, — рассмеялся я, а потом сунул ему в рот вымазанный простоквашей палец.

Щенок немедленно затих от удивления. Стал смешно жевать и облизываться. Потом принялся плямкать, фырчать и пыхтеть от удовольствия.

Таким макаром я подкормил всех щенят и взяв банку, встал. Пальма, съев всю кашу из середины миски, решила вернуться к своим щенятам. Аккуратно, чтобы не потоптать их, она взошла в свое гнездо, медленно опустилась.

Я вздохнул и покачал головой. Взял тех щенков, что оказались у нее за спиной, и переложил под живот.

— Ну ладно, честь имею, товарищ кормящая мать, — сказал я, шутливо отдав Пальме честь.

Та, даже звонко гавнкула, будто бы прощаясь со мной.

Когда я направился к выходу, дверь комнаты вдруг распахнулась прямо у меня перед лицом.

— О. Здорова, Саша, — удивленно сказал Слава Нарыв и улыбнулся, — А я все думал, где ж ты есть?

— Ну, где он там? — Нарыв обернулся в сторону заставы. Внимательно всмотрелся вдаль. — Чего мы тут сидим, как голуби на проводах?

— Щас придет. Собирается, — пожал я плечами.

Мы уселись на лавку, вкопанную у края тренировочной площадки для собак.

Миша Солодов, также служивший в нашем отделении, метал палку своей собаке — суке немецкой породы, носившей кличку Багира.

— Апорт! — Кричал он и закидывал палку подальше.

Красивая немецкая овчарка мчалась за ней во весь опор. Потом изящной трусцой возвращала палку хозяину.

— Молодец! Умница, Багира, — хвалил он довольную собаку, поглаживая ее по выпуклой голове.

— Значит, ты уже младший сержант? — Спросил Нарыв с улыбкой, — много ж я пропустил.

— Да. Немало, — сказал я, поглаживая Булата по холке.

Нарыв приехал из отряда к полудню и первым делом пошел узнать, что там с Пальмой.

Шишига, доставившая его на заставу, тут же увезла Тарана, который попросил подбросить его в отряд.

Хотя шеф хотел доложить про Пальму еще несколько дней назад, не стал усугублять ситуацию, когда Клим Вавилов выкинул свой фортель. Обождав, он наконец, позвонил начальству и все рассказал. Тогда его вызвали в отряд, для разбирательств.

Нашему отделению выпало новое испытание, которое, совершенно точно последует дальше.

Нарыв все-таки прошел комиссию и подал рапорт, чтобы служить на Шамабаде. Начальство, конечно, пошло навстречу. Теперь восстановившийся старший сержант снова возглавил отделение «хвостов», как иногда у нас называли собачников. И теперь стал одним из главных фигурантов Пальминого дела.

Он вернулся на Шамабад, даже несмотря на то, что понимал: у него будут проблемы, когда в отряде узнают про служебную собаку.

— «Немало». Это мягко сказано, — поджав губы, покивал Слава. — Вы пережили за это время столько, что только удивляться можно. Вон, зампалита поменяли. Как он, этот Пуганьков?

— Растяпистый немного, — пожал я плечами. — Ну ничего. Пока что покатит.

Нарыв ухмыльнулся своим мысля. Прыснув, спросил:

— А его жена че, со всеми заигрывает?

— И с тобой тоже? — Криво ухмыльнулся я.

— Ага. Еле от нее отделался.

— Ты? Отделался? — Я рассмеялся. — Ты ж у нас «лучший парень на деревне».

— Так это ж офицерская жена, — Слава изобразил веселое удивление. — Иметь с ней дело даже как-то неприлично. Да и потом… Что-то мне уже не хочется с девками играться.