Шаманский бубен луны

— Э-э-э, — задумалась Ася и выдала, — э пенсл на тейбл (на столе лежит карандаш или карандаш лежит на столе).

— Уот? Что?) — напряглась учительница.

Глухая что ли? — подивилась Ася. Слава Господи, не такая уж ты и идеальная.

— Э пенсл на тейбл, — громко повторила Ася.

Когда учительница от растерянности захлопала ресницами, Ася поняла, что скорее всего сморозила глупость. Блин, неужели лоханулась в двух словах?

— Не-не, — быстро исправилась, — будет э тейбл на пенсл. А если ударить карандашом по столу, то будет э пенис об тейбл.

Осознав услышанное, учительница задержала дыхание, потом тихо-тихо подошла к столу, вытащила из сумочки платочек и разрыдалась в него от смеха.

Выплакавшись и отсмеявшись, высморкалась, утерлась и с тихим причитанием «зерО, зеро, зеро» (ноль), принялась перелистывать школьный журнал.

Ася услышав ЗОрро, Зорро, Зорро — дала себе обещание обязательно посмотреть этот фильм.

Ася вдруг вспомнила что по-английски умеет считать до десяти, и уже потянула руку похвастаться и тут кто-то постучался в дверь, не дожидаясь ответа, вошел в класс. В этот раз Риата Георгиевна была одна. Она прошлась вдоль парт, каждому ученику положила проштампованный лист и велела письменно перечислить переданные классному руководителю средства — с первого сентября этого года до сегодняшнего дня. У всех выходило по-разному, у кого пять, у кого семь строк в списке. У Аси получилось девять, суммарно двадцать семь рублей десять копеек.

— А купоны в кино писать? — спросила Вера.

— Какие купоны? — вздрогнула директриса.

— Ну мы покупали пять билетов в кино — пятьдесят копеек.

— Пишите, если в кино не ходили.

— Ходили, но у меня остался еще один билет, — уточнила Вера.

— Хорошо, пишите про купоны, разберемся. Еще разберемся, почему вас так мало на английском, — предупредила директриса, собрала бумаги и удалилась.

Прошло два дня. Шел урок литературы. Самая близкая подруга класснухи Игнесса Львовна буровила про книгу «Война и мир». Видимо, уже знала, какой в школе разгорелся скандал. Знала и молчала, но своим видом показывала все пренебрежение классу «Б». Была уверена, что ее подругу оклеветали. На педсовете пыталась заступиться, но директриса предъявила вшивые бумажонки с подростковыми подписями. Еще для достоверности пригласила родителей двух школьников, которые подтвердили, что лично оплачивали поездку в Пермь. Как итог — за несоответствие занимаемой должности и дискредитацию высокого звания педагога учительницу решили уволить и ходатайствовать перед Горкомом об отчисление ее из рядов коммунисткой партии с записью в трудовой книжке. А с такой повесткой только в бичи или вон из города. Класснуха плакала, ломала руки, утверждала, что это поклеп и наговор, но деньги вернуть обещала. Потом два дня занимала у друзей и знакомых, кто знал — не давал, кто не знал — помогал. Остаток сняла с книжки. Через день под непрерывным взором директрисы и представителя Гороно деньги вернула до копеечки.

— Мурзина, к доске.

Когда Ася вышла, Игнесса Львовна встала рядом и вперилась взглядом. Сама низенькая, круглая, с кокошником седых волос на голове. Наверняка тоска по барскому детству заела, хоть таким парикмахерским способом послать советскую власть куда подальше.

— Мурзина, расскажите о главной цели романа.

Ася словно гарцевала на лошади, перескакивала с одного героя на другого. Честно говоря, роман не осилила, все так мудрено, непонятно, запутанно, первые шестьдесят страниц и вовсе на французском, а учительница неутомимо загонялась вопросами. Что да как, да почему? — Вопросов у нее больше, чем в самом романе. — Все вы чуханы, только глазами мырг да мырг. Вот оговорить хорошего человека — это вы быстро, а прочитать роман кишка тонка? Пытаешься вам вдолбить доброе и высокое, а ведь надо понимать, что вы не из барского помета. — Выговорилась, махнула рукой Асе.

— На место. Из тебя никогда толк не получится, — сказала грубо, словно выжгла клеймо на челе. Это Ася запомнит на всю жизнь.

В класс вновь вошла директриса с уже новенькой англичанкой Полиной Николаевна.

И чего приперлись?

Игнесса Львовна от их появления одеревенела, как статуя с веслом. Школьники и вовсе в парты вжались. Вот нафига им всякие новости. Вдруг снова ненароком до неприятности добазарятся. На Асю смотрят, Парфенов кулак кажет, молчи, мол, скотина. Да чтоб мне сдохнуть! — Ася и вправду сама не рада.

Директриса вперед англичанку выдвинула и осторожно заявила.

— Вот знакомьтесь, ваш новый классный руководитель Полина Николаевна.

Оба-на! Нежданно-негаданно. Они уже смирились и порадовались, что от класснухи избавились. Они еще первую новость не переварили, а директриса выдала вторую.

— На зимних каникулах. — Словно лыжник на старте, качнулась на низких каблуках. — Вы с ней, то есть с вашим классным руководителем, поедете в Пермь на экскурсию.

Такое известие ударило под дых, растерзало всю душу. Нафига так издеваться над желаниями?! Ася только вчера отдала матери все деньги, теперь снова просить? Мать ни за что не даст, а Ася ни за что не пойдет просить, даже под расстрелом.

— А кто будет платить? — вдруг выступила Бородулина.

Однако хороший вопросик, Ася бы ни за что не догадалась. Вообще Бородулина за последние два дня сильно изменилась. Стала совершенно другим человеком, еще бы понять почему и тогда Асе вовсе стало бы спокойно.

— Хто, хто — дед Пихто! — пошутили сзади. Ася по голосу узнала Кропачева.

— Вашу поездку оплатит подшефное предприятие Косохим, — сообщила Риата Георгиевна. — Администрация завода уже подтвердила, подписала документы. Как только деньги поступят на счет школы, так и поедете.

— Ну-у-у, — протянули все недовольно, подозревая очередную засаду, все почему-то были уверены, что это никогда не случится.

После уроков Полина Николаевна заявила, что с одной половиной класса она знакома, а со второй предстоит. Словно подсказала свое прозвище — Половинка. Так вот, сбежать от Половинки не получилось, она встретила класс около кабинета, где проходил последний урок, проводила в свой (их) кабинет, рассадила по партам, по школьному журналу ознакомилась со второй половиной, раздала листочки и заставила письменно отвечать на вопросы анкеты, которые она подготовила. Стандартные такие вопросы: имя, фамилия, папа, мама, братья, сестры, что любите кушать (пардонте-с, кушать — плебейское слово), что изволите-с есть, надеюсь, у вас хватает мудрости не мешать селедку с молоком. — Ох ты, а почему нельзя? — По мнению Половинки, это несовместимые продукты. А по мнению Аси, ничего так, пролетают за милую душу… — Где любите гулять? — На Дворцовой площади! (Как Барон Мюнхгаузен) — Ваш любимый герой, любимая книга… ну в общем, писали привычную мутотень, ну всякое там такое, что учителю полагается спросить, чтобы наладить контакт. — А интересно, подумала Ася, кем она нас считает: уродами, придурками, тупицами, предателями? Асе пофиг, она быстро записала ответы, даже не задумываясь над их правильностью и обоснованностью, кинула Половинке на стол и со словами «мне в музыкалку», шлепнула дверью. Боже, с какой радостью она сегодня бежала на сольфеджио. Голову долбила распевка; 'Дядя Ваня, дядя Ваня, где ты был, где ты был? Бьют часы на башне, бьют часы на башне: бим-бом-бом, бим-бом-бом!

Глава 18 Не сданные экзамены, полученные призы

В музыкалке тишина, такая плотная и тяжелая, словно в затонувшем корабле. Где-то брякнула крышка пианино, звук древесины плесканулся по углам, затухающим эхом пропал под лестницей. Асе пришлось брести по темному коридору, который, казалось, вел во тьму-чудовище. Чудовище гасило звуки, глотало живое, оставляло на дверях, как на надгробных памятниках, таблички «Баян», «Сольфеджио», «Оркестр», «Директор». По правде говоря, Ася совершенно не знала настоящего директора, всеми делами управлял заместитель, он же был дирижером оркестра.

Заглянула в класс, не найдя Екатерины Алексеевны, постучалась в учительскую.

— Она на экзамене, в классе сольфеджио, — подсказали из темноты и продолжили, — тяни мизинец, смычок должен быть продолжением твоей руки, твоим сердцем, твоим дыханием. — Противно заскрипела скрипка-пикало. Женский голос, сглаживая диссонанс, домучивал, допевал, — здесь терпимее, не надо паузы, тянем, тянем…закройте там дверь! — Ох! — вздрогнула Ася, захлопнула вторую половину створки.

Вспомнилось, как Екатерина Алексеевна под ее кисть подкладывала свою крепкую с рельефными венами руку и требовала не прижимать к грифелю. — Кисть расслабь, нежнее, круглее, будто яблоко держишь… рука, как шея лебедя, не дави! Тремоло, так, так, нежнее, словно ластиком стираешь неудачный рисунок. — После урока на ее руке отпечатывались неестественно глубокие борозды от струн.

Ася зашла в класс, когда знакомый бас допевал романс. Звуки разрастались мощными потоками, наполняли кабинет силой разрушения: — Эй, ухнем! Эй, ухнем! Учительница сольфеджио, дождавшись, когда на последнем витке пластинки смолкнет финальная нота, вернула звукосниматель на место, с нежностью посмотрела на Светличную.

— Шаляпин, — презрительно ответила она, якобы — что вы мне подсовываете всякую фигню, Шаляпина знает младенец.

Екатерина Алексеевна сидела за учительским столом, мягко постукивала на сильную долю. Рядом еще двое: пианистка, духовик. Заметив Асю, Екатерина Алексеевна кивнула, высказалась.