Шеф с системой. Гамбит повара

Я кивнул, и работа возобновилась с новой силой. В эту ночь, в огне и пару, рождалось не только противоядие. Рождалось новое единство.

Когда первые, бледные лучи рассвета пробились сквозь окна лекарских палат, они застали нас на ногах. Ночь была долгой и изнурительной, но мы выстояли. Атмосфера в помещении изменилась до неузнаваемости. Мучительные стоны почти прекратились, сменившись ровным, глубоким дыханием спящих людей. Воздух все еще был тяжелым, но в нем больше не было запаха смерти. Его вытеснил тонкий, свежий аромат «Живой Воды», который, казалось, очищал не только тела, но и саму душу этого места.

С рассветом наступил перелом. Это не было мгновенным чудом. Воины, получившие лекарство первыми, не вскакивали на ноги. Они были все еще слабы, измождены болезнью, но они были живы. Лихорадка спала, с их лиц сошел пепельно-серый налет, а в глазах, когда они их открывали, появилась ясность.

Дверь тихо отворилась, и вошел воевода Ратибор. Он двигался без своего обычного грохота, почти бесшумно, словно боясь нарушить хрупкую тишину. Он пришел не как командир с инспекцией, а как старый солдат, пришедший проведать своих товарищей. Его взгляд медленно обходил ряды лежащих воинов, и я видел, как суровая маска на его лице медленно тает, уступая место облегчению.

Он увидел, как один из стражников, еще вчера бившийся в судорогах, теперь спокойно пьет воду из кружки. Как другой, которого принесли без сознания, теперь сидит, прислонившись к стене, и тихо разговаривает с учеником лекаря.

Но его путь лежал в тот самый угол, где лежал ветеран, которого сам Демьян приговорил к смерти. Воин уже не лежал. Он сидел на своем тюфяке, и хотя его руки дрожали от слабости, он пытался почистить свой кинжал. Увидев воеводу, он попытался встать, но Ратибор остановил его жестом.

— Лежи, Гришка, — голос воеводы был непривычно мягким.

— Не могу, воевода, — хрипло ответил ветеран. — Стыдно… Я уж думал, отхожу… а этот повар… он слово свое сдержал. Он меня с того света вытащил.

Ратибор ничего не ответил. Он лишь молча смотрел на своего старого друга, и я впервые увидел в глазах этого железного человека блеск непролитых слез. Он обошел все ряды, увидел десятки таких же примеров и понял, что я не просто остановил эпидемию — я повернул ее вспять. Мы все повернули.

Закончив обход, он нашел меня у котлов, где я, шатаясь от усталости, руководил подготовкой новой, утренней партии противоядия. Часть моих помощников дрыхла. Я разрешил ученикам Демьяна и поварам перевести дух. Только меня заменить было некем. Как же мне все-таки помогли мои тренировки. Если бы не они, я бы свалился от усталости и тогда кто-нибудь не дожил бы до рассвета.

Ратибор подошел и положил свою тяжелую руку мне на плечо, но на этот раз он не молчал.

— Я командую воинами всю свою жизнь, Алексей, — сказал он тихо, и в его голосе, обычно похожем на скрежет стали, звучала непривычная хрипотца. — Я видел, как они умирают от стрел, от мечей, от болезней, но я никогда не видел, чтобы кто-то вот так, голыми руками, вытаскивал их обратно с того света. Ты сегодня выдержал битву поважнее любой настоящей битвы и одержал победу. Я этого не забуду.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— С этого дня, — он крепче сжал мое плечо, — любой в этой крепости, кто посмеет тебе навредить, будет иметь дело лично со мной.

Я стоял, оглушенный его словами. Эта прямая, солдатская благодарность и обещание защиты от сурового воеводы, для которого главным мерилом всегда были сила и результат, значили для меня больше, чем любые другие похвалы. Это было настоящее признание. Признание воина воину, пусть наши поля битвы и были так не похожи.

К полудню наш конвейер произвел достаточно «Живой Воды», чтобы напоить всех, кого нужно, но Степан Игнатьевич мыслил масштабно. Он понимал, что яд мог затаиться в телах тех, у кого симптомы еще не проявились. Нужно было вычистить заразу из крепости полностью.

По его приказу на главной площади выставили огромные столы, на которые мои поварята вытащили котлы с противоядием. Была объявлена централизованная раздача лекарства для всех, кто пил воду из главного колодца за последние дни.

Весть о том, что повар нашел лекарство, уже облетела всю крепость. Двор заполнился людьми. Воины, слуги, ремесленники — все они выстраивались в длинные, молчаливые очереди.

А еще чудо, до этого скрытое за стенами лекарских палат, выплеснулось наружу. Двери лазарета распахнулись, и воины, помогающие нам начали выводить наружу первых исцеленных. Они все еще были слабы, опирались на плечи своих помощников, но они шли сами. Они были живы.

По толпе пронесся гул, похожий одновременно на вздох облегчения и молитву. Люди видели своих товарищей, которых еще утром считали мертвецами, и их недоверие сменялось благоговейным шоком. Они смотрели на меня, стоявшего у котлов и лично следившего за раздачей, и в их взглядах я видел нечто новое. Это был не страх перед колдуном, сотворившим непонятное чудо, а глубочайшее уважение к мастеру, который своим трудом и знанием вырвал их братьев из лап смерти.

Именно тогда, в этом гуле сотен голосов, я впервые услышал это слово. Сначала как шепот, потом все громче и увереннее. Оно передавалось из уст в уста, от воина к воину.

«Знахарь».

Я стоял и слушал, как рождается моя легенда.

В стороне, в тени арки, стояла другая группа людей. Демьян и рядом с ним — те самые седобородые, консервативные капитаны. Они тоже пришли посмотреть на раздачу и молча наблюдали за происходящим.

Теперь они не могли ничего возразить. Одно дело — спорить о «сомнительной еде» и плести интриги и совсем другое — оспаривать факт спасения сотен жизней на глазах у всей крепости. Любая оппозиция против меня в этот момент была бы равносильна предательству. Они были не просто побеждены. Они были раздавлены и обезоружены чудом, которое не могли ни понять, ни оспорить.

Когда последний житель крепости осушил свою кружку с противоядием, гул на площади начал стихать. Люди, измотанные страхом и болезнью, ждали, что будет дальше. В этот момент тяжелые дубовые двери княжеских покоев распахнулись, и на крыльцо вышел сам Святозар.

Он не просто стоял на крыльце, как обычно. Подчиняясь какому-то внутреннему порыву, он медленно, тяжело спустился по ступеням на площадь. Толпа расступилась перед ним, образуя живой коридор.

Князь подошел прямо ко мне. Я стоял, шатаясь от усталости, в окружении своей команды — моих поварят и учеников лекаря, которые инстинктивно сбились в кучу за моей спиной. В наступившей тишине Святозар положил свою тяжелую, мозолистую руку мне на плечо.

— Я не знаю, кто ты — повар, лекарь или знахарь, — сказал он громко, и его голос, усиленный тишиной, разнесся по всей площади. — Но сегодня ты спас моих людей и мою крепость. Род Соколов этого не забудет. С этого дня ты под моей личной защитой. Любой, кто скажет дурное слово в твой адрес — скажет его мне в лицо.

Это было высшее признание. Абсолютная защита, дарованная сюзереном. Я почувствовал, как по толпе прокатилась волна одобрительного гула, готовая взорваться приветственными криками. Но я остановил ее.