Шемячичъ
Шрифт:
Хмур был и Януш Кислинский: княжьи кони-то стоили немалых денег. Сразу и не наскребешь… Придется отрабатывать. А это постоянная зависимость от рыльского князя.
Киев — мать городов русских — встретил рыльских всадников колокольным перезвоном и людским гамом. Здесь тоже было немало каменных зданий, особенно светлых Христовых храмов. И первая церковь — Десятинная, и Софийский собор, и церковь Спаса на Берестове, и храм святой Ирины, построенный некогда самим Ярославом Мудрым, и Кирилловская церковь, и храмы Выдубецкого да Печерского монастырей. А еще их колокольни. Но все это было каким-то теплым, близким, родным. Притягивало к себе, манило.
Как ни спешил
Не прошло и трех дней, как был он принят Казимиром. Король, которому шел пятьдесят пятый год, но который был свеж и крепок, помнил о просьбе князя Ивана Дмитриевича Шемякина не оставить своей милостью сына, ежели случится беда. Поэтому без лишних хлопот и проволочек оставил за ним весь удел: и Новгород Северский с присудом, и Рыльск с окрестными волостями. Узнав о том, как юный рыльский князь лишился двух коней на постоялом дворе, Казимир от души посмеялся: «Не зевай!» Но потом распорядился дать Василию Ивановичу трех коней с полной сбруей в качестве подарка: «Только верно служи». А вот на злотые для выкупа родителя не расщедрился. То ли прижимист был без меры, то ли в казне королевской одни мыши и шуршали…
Домой князь рыльский и северский Василий Иванович Шемячич возвращался в приподнятом настроении. «Если с уделом удалось, то и с выкупом удастся. Господь не оставит своей милостью», — мыслил, покачиваясь в седле в такт неспешной рыси.
Стояло ясное летнее утро. Солнышко, легонько оттолкнувшись от курчавых верхушек деревьев темневшего вдали леса, веселым, улыбчивым колобком катилось по лазоревому своду небес. Иногда, словно играя в прятки, забегало за невесомые перышки облаков, но, побыв там краткое время, подмигивая лучиками, вновь спешило приветствовать все живое на земле.
Степь, по которой неспешно рысил отряд рыльского князя, играла разноцветным травостоем, брызгала из-под копыт изумрудно-жемчужной росой. Радуясь ясному дню, щебетали птахи, натужно жужжали шмели, с едва уловимым дзиньканьем проносились трудолюбивые пчелки, с нудным писком зависали оводы и комары. Яркими огоньками мелькали бесчисленные бабочки. Неумолчно стрекотали кузнечики. Казалось, вся степь — не только бескрайний простор, но и бесконечный звон, где даже воздух вибрирует и звенит. Жизнь бурлила.
Кони, почти не понукаемые седоками, шли ходко, спеша покрыть как можно больше расстояния по утренней свежести. Иногда коротко всхрапывали. Но не от устали, а от озорства и собственной мощи. Чутко прядали ушами — нет ли какой опасности впереди… Опасность могли представлять волки и люди. Но волки были сыты и держались подальше от людей по лесам и буеракам. А люди?.. Из людей были опасны крымцы и ордынцы. Но крымчаки после прошлогоднего похода дуванили награбленное и о новых набегах на русские окраины Литвы и Польши не помышляли. Ордынцы же были заняты междоусобной борьбой за ханский трон после смерти хана Ахмата, и им было не до походов в земли русов. Не было опасности и со стороны Московского государства. Иоанн Васильевич, избавившись от орд Ахмата, о собственных походах на Литву еще не помышлял.
Словом, жизнь в утренней степи была прекрасна. Но стоит золотому обручу солнца докатиться до зенита, стоит дохнуть полуденному зною, как и степь померкнет да поблекнет, и жизнь в ней замрет до самого вечера. Все живое: и птицы, и жучки-паучки, и пчелки-хлопотуньи — постарается спрятаться в тень поникшей травы. Только беззаботные бабочки да шумливые стрекозы и будут порхать с травинки на
травинку. И, конечно же, — слепни да оводы проклятые. Этим кровососам любая жара нипочем. Не пропадет и звон. Но это будет другой звон — звон зноя. Удушливый и нестерпимый.Обратный путь для рыльской дружины был куда короче: день-другой неспешной езды от Киева до Чернигова, день-другой от Чернигова до Путивля. Ну, и день от Путивля до Рыльска. Куда спешить, когда вокруг своя русская земля…
На радостях от успешно разрешенного дела юный князь Василий Иванович одарил деньгами служивых: бояр — золотыми, дворовых служивых — серебряными. Простил долг нерадивым дворовым людям Фомше и Прошке.
— Впредь не блудите и верно служите.
Те божились и крестились, призывая в свидетели всех святых и саму Богородицу, что больше князя не подведут, хмельных напитков даже не пригубят, а от баб, как черт от ладана, подальше держаться будут.
— Тогда вам не в дружину, а в монастырь, — смеялись над их клятвами служивые, как и князь, не очень-то верившие в искренность сказанного. — Только на монахов вы что-то мало похожи: рожи-то разбойные… Да и длани привычны не к кресту, а к рукояти сабли.
Был прощен князем да одарен золотым ефимком и толмач Януш Кислинский, в котором и впредь имелась нужда:
— Считай, что квиты.
— Благодарствую, — принимая золотой, поклонился толмач. — Рад и впредь служить вашей светлости.
— Рад слышать такое, — улыбнулся открыто и искренне князь. — Думаю, что послужить еще придется. Предстоят переговоры о выкупе родителя… Кому, как не тебе их вести.
Добравшись до Рыльска, князь Василий Иванович Шемячич тут же известил матушку, а также князя Андрея Ивановича Стародубского, что поездка к королю увенчалась успехом. И в посланной им грамотке попросил оказать помощь в сборе выкупа. Еще раньше, когда был в Чернигове, о том же имел беседу и с князем Семеном Ивановичем. Тот обещал, но как-то без видимой радости. Скорее, чтобы избавиться от просителя. Оставалась надежда на мать-княгиню и ее отца — князя Андрея Стародубского. Одному, как понимал Василий Иванович, выкуп было не потянуть. За плененного князя крымцы заломят такую цену, что хоть частым гребнем прочеши удел, злата не собрать.
Как ни торопился рыльский князь начать переговоры с крымским ханом Менгли-Гиреем о выкупе родителя, но раньше осени хода делу не было. Никакой оказии не подворачивалось, да и людей, способных к переговорам, не находилось. Одного толмача Януша, как бы предан и хорош он ни был, в Крым не пошлешь. Кислинский, если и доберется живым до ханского дворца, то вряд ли хан захочет видеть его пред своими очами. А уж вести переговоры… тут даже и мыслить не стоит. А вот с купцами, как известно, и встречается, и беседы ведет. К тому же купцам и передвигаться проще: каждый государь, если он не глуп, конечно, заботится о безопасности их передвижения.
По осени, как только первые купеческие струги, наполненные до краев золотом рыльских полей — житом, двинулись вниз по Сейму, с одним из известных купцов отбыл и Януш. Возвращение его ожидалось не ранее весны следующего года. И то при условии, что все будет благополучно.
Глава пятая
Февраль в Курске начался с того, что вновь небо, как и в январе, куксилось, хмурилось, разрождалось мокрым снегом, а чаще дождями. Впрочем, по ночам случались и заморозки. И тогда огромные сосульки свисали с крыш домов, настораживая обитателей. Треснут по голове — и уже не искрами из глаз попахивает, маршем Шопена. Но тот, кого треснут, марша не услышит.