Шемячичъ

— Мысль, конечно, мудрая, — хмыкнул Василий Иванович, — но как ее исполнить, когда ни времени, ни места следования не узнать… Не станешь же войско в степи весь год держать… Да и Дикое Поле сотней либо тысячей воев не перегородить. Сто путей ныне там… сто дорог…

Говоря о «ста путях», рыльский князь, конечно, несколько преувеличивал. Известных со времен Батыева нашествия на Русь путей — шляхов да сакм — было с десяток. Наиболее значимые — это Муравский, Бакиев, Свиной шляхи, Кальмиусская и Изюмская сакмы. Но и их рыльскими дружинами не перегородить. Сил на все не хватит. К тому же царевичи крымские по степи просто так не хаживали. С тысячу всадников сопровождали их каждый раз… Не подступиться к ним ни конному, ни пешему.

Услышав последние слова князя, Януш согласно кивнул главой: Дикого Поля не перегородить… И уставился на жбан с квасом, словно в нем был более верный ответ.

— Ладно, хватит пустых речей, — устало заметил князь, не очень-то веря в чудесные случайности. Хоть и небольшой, но все же жизненный опыт имел. — Достаточно… Их сколько ни толки в ступе, крупы не будет… И каши не сварить. Будем на Господа надеяться… какой-нибудь выход подскажет… — Заметив взор Януша, обращенный на жбан, добавил: — Испей, промочи горло. Смотрю, поиздержался в дороге… — продолжил далее, окинув взглядом слугу. — Распоряжусь — новое платье выдать.

— Благодарствую, — взялся за ручку жбана Януш. — А не мог бы князь до своего слуги снизойти и поведать, что нового в Литовской Руси? Чем Москва после стояния на Угре живет?

— В Литве недавно замятня случилась, — «снизошел» Василий Иванович до просьбы толмача, ибо самому хотелось поговорить, да все как-то не с кем было. А тут — раз, и слушатель явился. — Трое Ольгердовичей — Петр Ольшанский, Михаил Олелькович и Федор Бельский восхотели от Казимира в Москву сбежать. Бельскому удалось. Бежал так поспешно, — усмехнулся князь, — что оставил Казимиру молодую супругу, с которой едва успел свадьбу сыграть.

— Только стар король, чтобы с молодыми красавицами шуры-муры крутить, — подыграл Януш. — Скоро шесть десятков стукнет.

— Нет, всего лишь пятьдесят пять годков, — уточнил князь. — К тому же у него есть сын Александр, мой ровесник, который великим расточителем и сластолюбцем слывет.

— Надо полагать, Александр своего шанса с пани Бельской не упустит… — вновь намекнул на соромные дела Кислинский. — А что стало с остальными? С Ольшанским и Олельковичем?

— Ольшанского и Олельковича схватили да в застенок и бросили, — довольно сухо ответил Василий Иванович.

— Интересно, что их побудило на сей безумный шаг? — отпив глоток кваса, то ли князя спросил, то ли себе вслух задал вопрос Кислинский. — Обычно из Москвы в Литву бегут.

— Трудно сказать… — задумался рыльский властитель. — Возможно, времена меняются… Возможно, Московская Русь крепнет, а Литва хиреет… Люди же, кто бы они ни были, всегда тянутся к сильному… Вот и разумей… Не зря же поговорку сложили: «Рыба ищет место, где глубже, а человек — где лучше».

— Значит, Москва укрепляется?.. — обмолвился Януш, не поднимая глаз на князя..

И в этой обмолвке, при желании, можно было услышать и вопрос, и утверждение. Василию Ивановичу пришлось по вкусу утверждение.

— Считаю, что так, — не заставил он себя ждать с ответом. — Причем споро и мощно. Зря что ли венгерский посол от короля Матвея Корвина к Иоанну отправился, а тот в ответ свое посольство во главе с дьяком Федором Курициным отправил?.. Не зря. Все одно к одному.

— И откуда у тебя, светлый князь, такие вести? — искренне удивился Януш Кислинский. — Подробности таковы, словно везде глаза да уши имеются…

— Земля не только влагой, но и слухом тучнеет… — уклонился Василий Иванович от подробностей. — Однако нам пора расстаться, — тут же спохватился он, посчитав, что излишне заболтался и разоткровенничался со слугой. — Ты ступай, а я еще посижу, сказанное тобой обмыслю.

Встав из-за стола и отвесив поклон, Кислинский покинул княжеские хоромы. Понимал: каждый сверчок, знай свой шесток. При государе быть — не баклуши бить. Тут спросят — отвечай, не спросят — не докучай. А то можно из милости в опалу угодить. А опала — не сласть, при ней и голова с плеч может упасть…

3

Следующий день в Рыльске начался с того, что не успели в церквах заутреню отзвонить, как из Новгорода Северского прискакал гонец от княгини Аграфены Андреевны, а из Киева — посыльный от воеводы Ивана Хоткевича.

Мать-княгиня звала к себе на «семейный совет». «Знаю я эти «семейные советы», — мысленно отреагировал на послание родительницы Василий Иванович. — Опять изводить станет Настасьей и ее детьми: почему, мол, до сей поры не изгнаны в тартарары… А то со сватовством да женитьбой докучать начнет… В прошлый раз все про Глинских твердила: и тем пригожи, и этим хороши, и дочь у них на выданье… Только не повезло — сбежал Михаил Глинский со всем семейством в Москву к Иоанну. Ныне из Москвы на Литву, по слухам, князь верейский, Василий Михайлович с супругой Марией Андреевной Палеолог и шестнадцатилетней сестрой Ксенией сбежал от великокняжеского гнева. А все потому, что великая княгиня Софья на свадьбу племянницы Марии Андреевны такое число драгоценностей из государевой казны подарила, что Иоанн Васильевич, узнавши, и ее опале предал, и всех ее родственников. Вот князь верейский и спасался бегством. Теперь матушка, видать, на Ксении выбор остановила, — хмыкнул рыльский властитель. — Только не учла, что великокняжеский гнев может вскоре исчезнуть, как летняя хмарь небес, и Верейские в Москву возвратятся. А мне, подданному Литвы, тогда как быть… Сосватанному, но не женатому… А если уже женатому?.. Впрочем, пусть старается, только я ей в этом деле не помощник. Выгорит — значит, выгорит: поженимся; не выгорит — знать, так тому и быть».

За два последних года отношения между княгиней Аграфеной Андреевной и Василием Ивановичем, несмотря на его сыновнюю любовь к ней, охладели. Причем настолько, что рыльский князь старался лишний раз в Новгороде Северском не появляться. Дела же поручил тамошнему наместнику боярину Борису Федоровичу Рогову. Впрочем, это не мешало Аграфене Андреевне вмешиваться как в его распоряжения, так и в распоряжение наместника.

Еще княгиня извещала, что намерена отбыть в Вильну или в Краков, чтобы просить короля похлопотать о возвращении князя Ивана Дмитриевича из плена.

«Пусть едет, — мысленно разрешил и даже одобрил это желание матери Василий Иванович. — Пользы от этого никакой, но и вреда не будет. Сама же развеется от печальных дум».

Киевский воевода именем короля просил, чтобы рыльский князь конно и оружно с дружиной великой прибыл в Киев против крымского хана Менгли-Гирея. «По сведениям наших лазутчиков, — писал в грамоте Иван Хоткевич, — татары с началом травостоя собираются напасть на Киевскую волость. Требуется помощь».

«Мне бы кто-нибудь помог, — довольно иронично вначале отнесся Василий Иванович к данному требованию. Но, поразмыслив, решил все-таки попытать счастья: — Вдруг удастся взять в полон какого-нибудь важного родственника самого хана. Тогда и об обмене речи вести можно».

Так как киевские вестники ждали ответ, то тянуть с ним не стал.

— Буду! — заверил твердо, и киевляне, не оставаясь на ночевку — так спешили — тут же пришпорили своих притомленных дальней дорогой коней.

К матери в Новгород Северский рыльский князь не поехал. «И без меня со своими хлопотами справится», — определился твердо. И стал усиленно готовить к воинскому походу служивых людей.

Рыльская дружина была небольшой, всего четыреста человек. Примерно столько мог выставить Новгород Северский. Если поскрести по «сусекам» — весям и волостям, то можно было собрать еще человек двести-триста. Но Василий Иванович решил, что для этого похода ему хватит и пятьсот воев. «Главное, чтобы все были конными и при добром оружии, — решил он. — Неплохо было бы и заводных коней иметь. Татарове, идя в набег, по два, а то и три заводных коня имеют. Потому так стремительны бывают. Вот и мне надобно так». Поддержал его в этом и воевода: «Победа бывает не только за множеством, но и за умением»