Шемячичъ

— Что ж, спасибо, — поблагодарил оперативника сочинитель. — И извини за то, что оторвал от работы.

— Да ладно, — отмахнулся Письменов. — Как говорится, работа не волк, в лес не убежит…

— И не вол, с голоду не подохнет, — подмигнул ветеран, направляясь к дверям. — До свиданья.

— Тебе тоже не хворать, — склонился оперативник над бумагами. — Заходи, если что…

— Постараюсь, — шагнул за порог кабинета докучливый посетитель.

Улица встретила задумчивого сочинителя привычным глуховатым городским шумом: гудели моторы, шуршали шины, шаркали ногами пешеходы, где-то вдалеке постукивали по рельсам колеса трамвая.

«Надо в истории села Шемякино покопаться, — осторожно переступая через рытвины и колдобины огололеденного тротуара, сутулясь из-за постоянного рассматривания пути под ногами, размышлял он, продвигаясь к дому. — Может быть, там следы какие отыщутся… или подсказки… Неплохо было бы и в Рыльск съездить, со специалистами тамошнего краеведческого музея переговорить…»

Глава шестая

Рыльск. Дела ратные да скорбные. Конец XV века

1

Весной 1482 года от Рождества Христова в Рыльск из степного Крыма возвратился поверенный князя шляхтич Кислинский. Прибыл усталый, отощавший, отрепавшийся и… загоревший под жарким южным солнцем.

Сам Василий Иванович в это время находился в Волынском монастыре. Смотрел, как продвигаются строительные работы по возведению колокольни Воздвиженской церкви. Игумен Ефимий хоть и в возрасте, и сед как лунь, и горбится при ходьбе, опираясь на посох, но за строительством церквей следит строго. За два последних года он и Троицкую завершил, и Воздвиженскую до куполов возвел. И ныне вот колокольню с Божьей помощью достраивает. А еще он внял совету молодого князя и приступил к возведению деревянной стены вокруг монастыря. Не просто частокола, а именно стены из толстых и прочных бревен, по шесть-семь аршин высотой, с заостренными верхушками. С двумя входными и одной въездной со стороны слободских изб башенкой, с небольшим земляным валом и рвом. Как строительство стены будет завершено, станет монастырь не только домом Бога и слуг его — монахов, но и небольшой крепостцой. И будет ворогу не просто так эту крепостицу взять. Следовательно, граду Рыльску добрая подмога в делах ратных.

Но до монастыря и беседы с игуменом побывал князь и у Настасьи Карповны, отцовской присухи. Спросил про житье-бытье, про желания.

«Спасибо, княже, — поясно поклонилась Настасья. — Не стану Господа нашего гневить — всем довольна. Соседи не забижают, кусок хлеба у меня и детишек есть — и слава Богу». — «Детки не хворают?» — «И от этого Господь уберег». — «Дмитрию сколько лет-то?» — «Шесть исполнилось, на седьмой повернуло». — «Пора грамоте обучаться. Я игумену скажу, пусть кого-нибудь из братии посмышленее да поусерднее найдет — мальца обучать». — «Премного благодарна, — вновь поклонилась Настасья Карповна. — Век буду за тебя, княже, Господу молиться». — «А Забавушке, поди, уже десяток годков? Скоро о замужестве думки встанут…» — «Нет, — повлажнели и без того грустные да большие, как у коровы, глаза у Настасьи, — ей только осемь исполнилось. Еще есть времечко».

В эту минуту с улицы в избу, запыхавшись от долгого бега, вскочил отрок Дмитрий. Раскрасневшийся и взъерошенный. И сразу: «Мам, дай хлебца — соседский Дозор не емши».

Видать, со свету в сумраке избы не заметил князя.

«Сбрось малахай да князю поклонись, — сурово заметила сыну Настасья. — Или глаза на затылке, что не видишь. Совсем от рук отбился, — пожаловалась Василию Ивановичу. — Соседского пса, глупыш, подкармливает… будто того некому кормить. Хозяева, чай, имеются».

Одетый по-крестьянски, но обутый в сапожки отрок тут же зыркнул большими, как у матери, глазенками по избенке. Увидев князя, шмыгнув носом, сдернул с русой головенки лисий малахай и поклонился: «Будь здрав, княже Василий Иванович». Но не поясно, как допрежь мать, а чуть-чуть, головой и плечиками.

«С норовом байстрюк, — невольно кольнула неприязнь князя, но он тут же отбросил ее. — Видать, знает, плод какого семени… Да в чертах что-то знакомое, шемякинское просматривается…» — вгляделся пристально.

Подойдя к отроку, погладил ладонью по мальчишеским непокорным вихрам: «Смотрю, Дмитрий, вырос ты. Пора и в дружину ко мне, — пошутил, не найдя иных слов. — Пойдешь?» — «А кем?» — тут же не задумываясь, переспросил отрок. «К примеру, мечником, — улыбнулся князь, — телохранителем». — «Можно и мечником, — согласился малец, — но лучше воеводой». — «Угомонись! — одернула сына Настасья. Но Василий Иванович лишь рассмеялся: «Можно и воеводой, только сперва вырасти надо да воинской науке обучиться…» — «И вырасту, и обучусь», — вновь громко шмыгнув носом, заверил Дмитрий. «Тогда и поговорим…» — убирая руку с головки мальца, заметил князь.

Посчитав, что беседа окончена и пора уходить, он, пригнувшись, чтобы не задеть головой низкой дверной притолоки, двинулся к выходу. И тут Настасья, вся как-то засмущавшись, порозовев ликом, спросила: «А о батюшке известий нет?» — «С утра — не было, а сейчас и сам не знаю», — отозвался, не оборачиваясь, Василий Иванович, покидая избу Настасьи.

«И что родитель в ней нашел? — невольно сравнил рыльский властитель видимые женские прелести Настасьи Карповны и родной матушки, усаживаясь в седло. — Баба как баба… Правда, глаза с поволокой… большие, зеленые, колдовские. Но у матушки, в ее тридцать пять, и стан тоньше, и лик светлее, и щеки румянее. И вообще матушка лучше всех», — уже не по-мужски, а чисто по-мальчишечьи подвел он итог непростым размышлениям.

А вот задуматься над тем, что прелестного он сам находил в тех дворовых девках, с которыми время от времени вступал в любовные связи, ему как-то не случилось. Интересно знать, ответил бы он на вопрос: почему одни глаз княжий ласкали, а другие даже беглого взгляда не удостаивались?..

В монастыре среди прочего князь не забыл исполнить свое слово: попросил игумена приставить к мальцу Настасьи монаха-наставника. Ефимий знал, кто такая Настасья и от кого у нее дети. Не задавая лишних вопросов, пообещал княжескую просьбу исполнить: «Есть у нас мних Мефодий, вельми грамоте ученый. И русской, и греческой… Чисто преподобный Нестор в лета далекие. Он и займется обучением чада».

— А монастырь, святый отче, чудный видится, — не скрывает радостных чувств князь. — Не каждый град может таким похвалиться.

— Значит, княже, так Господу нашему угодно, — мелко перекрестился игумен на ближайшую церковную главку. — Не будь Господу по нраву дело сие, не быть и монастырю, и красоте этой. А как, княже, твое строительство теремов? Идет или стопорится?.. Ведь каменные палаты возводишь… Дело новое, непривычное.

— Пока только одни каменные палаты муравщики возводят, — уточняет Василий Иванович. — Другие терема из древа возводятся. Но с понимаем того, чтобы стены со временем камнем обложить. Думаю, так и прочнее будет, и теплее.

— Верно, княже, — морщит в улыбке светлый, до восковой прозрачности, лик Ефимий. — В камне — крепь, а в древе — тепло.

Молодому князю Василию и доброму старцу Ефимию хорошо за беседой. Она у них сегодня особо ладится. Может, оттого что день ясный, теплый; что солнышко неспешно катит по голубому небу; что облака, светлые и невесомые, стараются не загораживать светило и его теплых лучей; что нежный ветерок время от времени доносит от Сейма влажное дыхание реки и поймы; что щебечут птахи, воркуют голуби, чирикают воробышки. Может, и по какой иной причине…

— Думаю, отче, в сельце Боровском, что за Сеймом-рекой, церковь малую учинить, — делится князь своими задумками с игуменом. — В замке — две церкви наличиствуют: Спаса и Ивана Рыльского, чаще Ивановской прозываемой; на посаде — три есть: Покровская, Успенская и, Рождества Богородицы, которую рыльчане Рождественской величают. Четвертая строится — Ильинская.

Перечисляя церкви, князь, не замечая того, загибает персты на левой руке. Игумен это видит и улыбается светло и душевно. А Василий Иванович увлеченно продолжает: