Шибболет

Качок закряхтел. Пальцами левой Илья рвал лицо любителя романтической любви вверх, а указательным правой давил вниз. Илья знал, как это больно.

– А теперь ты встанешь, - Илья отпустил глаз качка, парень встал с открытым ртом, - и пойдёшь отсюда быстро. К себе в гостиницу.
– Илья положил правую руку на плавки парня.
– Ты мой хороший, - закричал он так, чтоб услышали окружающие.
– Я тебя люблю, конфетка моя. Особенно твою попку и твой язык.

На них стали оборачиваться с понимающими ухмылками.

– Или тебе яйца оторвать?
– шёпотом.

– Нет.

– Иди.

Илья отпустил щёку и пару раз ещё левой похлопал по ней. Но встал так, чтоб он не дотянулся до Наташи и было удобно сломать ударом ноги ему коленный сустав. Хотя парню было не до того. У него болела слюнная железа слева и подскочило давление в глазном яблоке справа.

Качок, опустив руки плетьми, ушёл. Мясо его киселём висело на костях и, казалось, волочилось за ним при ходьбе.

– Что вы ему сделали?

– Приласкал немного. А так - ничего.

– А почему он убежал?

– Как я рад, что вы не знаете иврита.

Наташа молчала, всё ещё переживая оскорбление.

– Поймите, это курортный город. Люди сюда приезжают зачем? Чтобы оттопыриться. Подростки напиваются и трахаются между собой по-кроличьи безудержно. А тем, кто постарше, что делать?

– Ну, есть же какие-то... - бедная девочка с трудом подбирала слова, - специальные телефоны, что ли...

– Есть, конечно, но за деньги, Наташенька... А душа? Ему же, постарше которому, любви хочется, тепла, ласки. Хоть немножко. Его, по сути, пожалеть надо. А я ему за Вас чуть мясо с лица не оторвал.

Тучи, забившие небо, как сопли носоглотку, рассосались, и небо задышало свободно.

– Южные города - это море, солнце, воздух. Все немного сходят с ума. Я такие сцены наблюдал и в Геленджике, и в Алуште, и во Флоренции, и в Барселоне. Не прижимайте сильно к миокарду.

Наташа засмеялась.

– Знаете, Вы так смешно говорите всегда. Как-то неожиданно.

– Мы с Вашим папой всегда так изъяснялись с окружающими. Это сейчас у нас тапочки стоптались.

Они сидели на песчаном берегу дельфинариума. Илья купил входные билеты со скидкой, выдав Наташу за жительницу Севера. Что было почти правдой. Но она напрочь отказалась от его денег и сама оплатила услуги инструктора и подводное плавание с дельфинами. Ученицей девушка оказалась способной. С учётом того, что плавать она вообще не умела, чем поразила Илью наповал. "Как так? Как можно не уметь плавать?" - думал он про себя. Иван же ездил с семьёй в Индию, возил дочку и на уральские озёра... Да мало ли тут таких, что заходят по шею в море и стоят часами в воде?

Дельфины, огромные, чёрно-серые, лаковые привели Наташу в восторг. Были они значительно крупнее черноморских афалин. Они подплывали к ней с инструктором и подставляли брюхо - почеши!
– как собачонки. Илья видел эту подводную экскурсию потом на отснятом видеоролике. Теперь Наташа сидела на солнце, и Илья трепался с ней ни о чём.

– Мы встретились с Иваном на олимпиаде по химии, - рассказывал он.
– Меня случайно записали в группу на год старше. Я, кстати, не обратил на то никакого внимания - олимпиада была областная, и я решил, что усложнённые задания и есть суть таких соревнований. Начинали награждение с тех, кто занял третьи места, чтоб сохранить интригу. В группе девятиклассников меня не оказалось, что меня очень огорчило - я был абсолютно уверен в правильности своих решений. Зато там оказалась Маргарита Штейнгард. А с вашим отцом мы уже заприятельствовали и сидели рядом. И когда она вышла на сцену, он, по-моему, даже дышать перестал. Ну, она стоила того, чтоб задохнуться: стройная, как авторучка, шейка - скульптура Нефертити рядом с такой шейкой рассыпалась бы в пыль. И волосы! Чёрные, пушистые, они нарушали законы физики - не поглощали свет, а отражали и даже излучали. И при этом - коса до попы, коса такая же пушистая, как её голова. Я девушек в те годы, равно как и в эти, боялся и испытывал к ним скорей эстетические чувства, поэтому свою пародийную фамилию прошляпил. "Почему пародийную?" - спросила Наташа. "Гроссман Илья!" - провозгласил Гальперин, доктор химических наук, на лекции которого в Универ я бегал после школы. Ну, какой я gross Mann?
– "Духовно, разве не так?" - Метафорический Гроссман - это сколько угодно, в две лопаты не перекидать. Гальперин повторил ещё раз, и Иван толкнул меня локтем. Пока я шёл к сцене, спотыкаясь и потея от страха, Гальперин тут и огорошил всех, а меня особенно: случайно, сказал он, и неожиданно девятиклассник написал олимпиаду по органической химии и занял первое место. Я стоял среди других победителей и видел только двух человек: Ивана, который встал и развёл руками, словно держал в них каравай с солью, и Ритку, точнее, её глаза. Глазища у неё были... Душераздирающие. Ассоль нервно курит в сторонке моршанскую махорку. Потом мы стояли в коридоре и ждали выходящих. "Да подожди ты!
– заинтересованный совершенно другим сказал Иван.
– Успеешь ещё насладиться любимыми страницами Общей Химии". Я держал премированную стопку книг, мне было тяжело и радостно. Вышла Ритка. Книги, видно, она уложила в свой портфель - пузатый, он оттягивал ей руки. Она, странно улыбаясь, подошла к нам и странно произнесла странные слова: "М'aзлтов! Шк'oйех!" Это на идише. Я сразу и не сообразил. Потом мне бабушка перевела и велела эту девочку привести к ней в гости. Девочка в гостях так и не побывала. А вот два старшеклассника - Иван свет Викторович и реальный дворянин потомственный русский граф Олег Струве, одноклассник своего детсадовского друга Ивана, стали бодаться между собой, цитируя модных тогда Владимира Леви да братьев Стругацких. Но то было позже. А тогда Иван свет Викторович наиграно произнёс: "Почему бы благородному дону не предложить великолепной доне Окане эсторского или ируканского?" И Ритка отчебучила в ту же секунду: "Вот только не надо мне предлагать посмотреть ируканские ковры!" - "Браво!" - воскликнул ошарашенный Иван. Ритка снисходительно на него взглянула, но пойти в ближайшее кафе согласилась. Кафе оказалось молочным. У меня в кармане звякали какие-то копейки. Я взгромоздил стопку книг на столик и, сгорая от стыда, начал их пересчитывать в ладони, думая, хватит ли мне на троллейбус и автобус добраться до дома. У Ивана деньги, конечно, были, однако шикануть Ритка ему не дала и здесь. "Мальчики, - сказала она просто, - не надо волноваться. Родители меня снабдили денежным аттестатом". Я молча смаковал мороженое с сиропом, а ваш папа пел всеми птичьими голосами: заливался соловьём, курлыкал голубем, рассыпался в трелях кенаром, верещал свиристелем. Только что вороном не каркал. Мы все учились понемногу в трёх разных школах, в разных концах большого города. И уж как они втроём общались меж собой - не имею понятия. Но наступило лето, и родители Олега, люди весьма не бедные и чиновничьи возвышенные, перед вступительными экзаменами способствовали приобретению юношеских "спутниковских" путёвок по Золотому Кольцу. Накал страстей пришёлся именно на эту поездку. Ритке, как я понимаю теперь, вначале было приятно, что двое небезынтересных и оригинальных, начитанных и умных без пяти минут студентов готовы шишки себе набить ради неё. Но в старинных русских городах их адреналиновый фонтан ей надоел. Может, поэтому она и вышла потом замуж за тихого флегматичного историка с диссертацией "Роль коммунистической партии в развитии коневодства в Центральном Поволжье" и русской фамилией Ковалёв. Родила дочку с той же фамилией. И обживает теперь легендарный город Волгоград. А Олег граф Струве закончил худграф какого-то мелкого пединститута имени усов Чапая и, по слухам, преподаёт черчение в таком же мелком пединституте на родине Ольги Книппер. Каковая Книппер сбежала со своей родины в двухлетнем возрасте, прихватив своих родителей. Наверно, наперёд рассчитала, что должна женить на себе писателя Чехова в Петербурге. Ну, а ваш папа ныне и присно - ведущий торакальный хирург города.

– А вы?
– спросила Наташа иронично.

Илья помолчал. Раньше ему стало бы больно и душевно щемяще от вопроса, а теперь нет. Просто грустно.

– Знаете, Наташа, в юности мы пели глупые песни. Мы с тобою, товарищ, не заснули всю ночь, всё мечтали-гадали, как нам людям помочь. Мы мыслили такими масштабами. Всечеловеческими. "Кому ещё доброе дело сделать?" - зарычал Илья голосом медведя-оборотня из фильма "Морозко". А потом медленно и верно пришло другое понимание. Не нужны мы никому со своей по-маяковски вскрытой грудной клеткой. Знаете, ведь поэт любил кино и не любил читать. Однако у него был любимый роман - "Отцы и дети". И он мечтал сыграть Базарова. Даже придумал начало: художник рисует грудную клетку и внутри сердце. А потом объясняет деревенским ребятишкам, как оно колотится. Дайте руку. Вот грудная клетка. Слушайте, уже не стук, а стон. Зачем Иван свет Викторович познакомил Ритку с Олегом? Хранил бы втайне. Гуляли бы вдвоём по городским паркам. Мороженое, книжки-киношки. А он собирал всю компанию по воскресеньям, и нам было легко и свободно друг с другом. Нам было радостно дарить. Дарить себя. Своих друзей. Хороших людей своим близким, любимым. Нам казалось, мы будем вечно вместе, вечно счастливы и будем строить светлую вечность для всех. А оказалось всё по-другому. Любимая сказала: "Это мало. Нам нужен дом, любовь у нас была". А для себя я нашёл такой ответ: у меня нет дома; мне не нужен дом. Йехуди нодэд - есть такое выражение в иврите: блуждающий еврей. На большой мне, знать, дороге помереть Господь судил.

– Это Пушкин, я узнала!
– радостно вскрикнула Наташа.
– А к Маяковскому я равнодушна.

– Христос был за всех распят, а Маяковский за нас всех застрелился. "За нас" - это из российской культурной сферы. В Израиле эта мысль у многих вызовет неприятие, вздутие, икоту.

– Стресс-сепсис-летальный исход...
– засмеялась Наташа.

– О!
– ответно засмеялся Илья.
– Присловье из далёкого прошлого пронзило века и эпохи! Наша юность разлетелась на пословицы и поговорки! Нет! Весь я не умру!

Опять насупила пауза. Илья перевернулся с брюха на спину и закинул руки за голову. Солнце било в глаза, он жмурился.

– Всю жизнь мечтал иметь свой дом, свой угол. Чтоб стеллаж с книжками, письменный стол чтоб, и там, за спиной, чтоб любимые дети и единственная женщина... Женщин было много, любимой не нашёл. Дети повзрослели и выкинули меня из своей жизни. Маюсь по чужим углам. Как-то свыкся. В случае чего, потянуло-потянуло, собрал пожитки - и фьють! Я такой, я взял и ушёл. Не хочу я бродить по свету, а на месте сидеть не могу...

– Сколько же вы стихов знаете, Илья! Мне что-то знакомо, что-то совершенно нет...

– В наше время стихи формировали нашу этику. Мы строили себя по стихам, по книгам, по шаблонам. Наверно, я единственный извращенец, для которого Пушкин и Окуджава, Маяковский и Визбор, Стругацкие и Экзюпери - не чтиво, а инструкция жизни. Трифонов - предупреждение, как нельзя себя вести. Пятигорский - где не надо искать ответов. Значит, верные книги ты в детстве читал. И это плохо. Я вот отравился на всю жизнь Александром Грином, до сих пор болит весь мой искусанный организм. Каждый выбрал себе веру и житьё, по сотне игр у смерти выиграв подряд. Наверно, я единственный извращенец, который выжил, как ископаемое животное, с тех времён. Лох-Несское чудовище. Кистепёрая рыба. Утконос.

Они сидели на песке заповедника, и болтовня их зашла за какие-то границы, за которые заходить было не нужно. В загороженном заливчике дельфины дугой выплывали на поверхность и, блестя чёрными круглыми спинами, уходили в глубину. На специальных мостках стояли детишки с родителями и радостно кричали, когда эти животные, словно понимая детскую радость, выныривали и ложились всем телом на специально сделанные для них площадки. Они хлопали ластами, и морды у них были смеющимися. Дети хлопали в ладоши и мордашки их расплывались от счастья.

– А Библия? Новый Завет? Они дают ответ?

– За ответом, Наташенька, - улыбнулся Илья, - к этим книгам приходят только мучимые сомнениями, потерявшие себя или часть себя - те, у кого свербит в душе, а вопроса задать не способны. Да и то - не весь мир. Значит, дело не в Библии, а в душах людей. Мало кто приходит к Ведам или Махабхарате, Авесте или Энума элиш.

– Энума элиш?

– "Когда сверху..." - по первым словам. Это аккадская священная книга. Песнь о Гильгамеш гораздо более известна. Кстати, на интересную параллель вы меня навели, - отвлёкся в сторону задумчиво Илья, - Энума Элиш - Ветхий Завет; Песнь о Гильгамеш - Новый Завет. Надо обдумать... Но все эти тексты не обозначены в нашей социальной и личной культуре как священные. Казалось бы, Старшая Эдда или Нибелунги, русские былины или якутские олонхо несут те же ценности, что и тексты иудеев и христиан: святость семьи, непрощённое предательство, отмщение, темы вражды братьев, дядьёв с племянниками... И наверняка для сибирских народов их эпос сакрален, как сакральны мифы у южноамериканских индейцев - для индейцев, австралийских папуасов - для папуасов. Для нас же все эти тексты и иные мифы - не более, чем некая экзотика. Как Библия - экзотика для индусов. Значит, она не универсальна. Значит, подходить к ней нужно как к любым текстам, применяя тот или иной способ анализа. И главное, я-то для себя вроде бы уже и здесь нашёл ответ.