Шибболет

Наташа по младости своих лет спала на кровати тихо, ни о чём не беспокоясь. Её словно и не было в комнате. Словно чудная дневная бабочка, на ночь сложила крылья и замерла до утра. И она не вызывала никаких крамольных желаний. Илья слегка проанализировал этот момент, удивившись. Или потому, что девушка была слишком юна для него? Нет, пожалуй, нет. Или потому, что у неё на шейке висел крестик, а Илья настороженно относился к любым проявлениям обрядности? Пожалуй, да, тут есть что-то отталкивающее. Но главное - она была дочкой Ивана, а это святое. Это - как родная дочь, как младшая сестрёнка. Что-то гриновское было в ней. Мысли перескочили на Женьку.

А ведь она в чём-то права. Мы были уверены, что нам предстоят великие свершения - а нам предлагали БАМ. Или строить КАМАЗ. Володька-раз Новиков, сосланный в нашу группу из Военно-медицинской академии за то, что трахнул на вечеринке то ли племянницу первого секретаря, то ли внучку третьего, вернулся после армии в свою академию и сейчас кто? В какой-то криминалистической лаборатории при ФСБ патологоанатомом на службе государевой деньгу имеет. Володя-два Поляков владелец доломито-меловой мельницы, превращает осадочные породы в белый порошок для последующего превращения его в краску. И породы не он осаждал, и краску не он делает - необходимейшее промежуточно звено. Но деньгу имеет немалую. Марсель, спаситель мой и напарник мой, которому почку отдам, только намекни, закончил Казанский авиационный, стал начальником испытательного полигона, заслуженный испытатель России. Испытатель ЧАВО? Да чаво-то космического. Что ни в тарелку не положишь, ни в нос не закапаешь, ни на задницу не натянешь вместо штанов. Испытатель будущих отдалённых услуг. А Иван, Наташин отец, друг олимпийский? Что-то у меня спина, слушай, болит... - От старости, старик, лекарств нет, приезжай, покажу несколько упражнений. Ионыч хоть лечил худо-бедно. Мы были обречены на прозябание изначально, хотя этого не понимали. В школьном детстве ещё пели под гитары новые песенки про телегу, про счастье для всех и даром, а потом стали слушать Высоцкого и Галича. Да и они не давали ответов, лишь советовали: "Спрашивайте, мальчики, спрашивайте!" Где наших душ прекрасные порывы? Куда испарились? Мы мечтали о светлом и красивом будущем. А мир оказался хаосом. И вот что странно, во что бы мы никогда не поверили в детстве: мир может существовать только в состоянии хаоса! Счастье всем и бесплатно, как призывал Рэдрик Шухарт, невозможно. Особенно в регулярном государстве. Лишь отдельные люди в маленьком локализованном пространстве структурируют этот хаос, да и то на время. Мы называли этих людей фарцовщиками и спекулянтами, жуликами и пройдохами - и глубоко их презирали. А именно они и делали дело, а все прочие дяди Вани, Ивановы, Гаевы-Раневские рядом с ними - это мы и есть - трепло, болтуны, ботала коровье. Нас зачали ничтожествами - мы выросли в ничтожества. Острили много. Особенно я - профессиональный филолог. Смертельный номер: человек-еврей с песенкой "Ослабление знака в аспекте компаративистского анализа"! Гром аплодисментов! Кому это нужно? Как упражнения от радикулита. Как полигон для ракетных движков. Как патологоанатомы в ФСБ - там-то точно уже никому не нужны. Весь пар ушёл в свисток. Осталась только кастрюля, которая умеет вызывать нематериальное прошлое.

Ему приснилась "золотая рыбка".

Обе торпеды пришлось убрать, перегруз был и без них. Зато мы уложили два баллона с кислородом. Ни еды, ни лекарств, ни туалетной бумаги нам не выдали.

– Слышь, малой, - попытался приколоться командир Арашкевич, - сгоняй к каптёру и получи подгузники специальные для взрослых. Накладная уже там. Есть приказ командования, выдать каждому на время нашей операции. Когда нет возможности выйти наружу.

Я посмотрел на Костаса, тот серьёзно ответил:

– Мы в Хельсинки ездили покупать. Потом продавали на чёрном рынке. Из-под полы. Фарцовка. Очень удобно для стариков-паралитиков.

И я пошёл. Но по пути скосил глазом на странную троицу. Вадим (точно! его звали Вадим) жевал травинку и, прищурившись, смотрел на меня. Увидел мой взгляд и сказал, взглянув на небо:

– Дождь будет. Вон облако ползёт.

А я пошёл в столовую, выпросил клюквенного компота с булочкой и с удовольствием пококетничал с Ниной-раздатчицей.

Вернувшись, доложил:

– Товарищу капитану-лейтенанту приказано явиться в штаб дивизии для получения командировки в Хельсинки. Будете сопровождать эшелон с подгузниками размера "экстра ларч". Правда, б/у. Старшине второй статьи Редозубову Вадиму приказано явиться на склад для получения и последующей раздачи всей команде зонтиков. А самому ему - два.

Хотел ещё добавить, что второй зонтик будет кисейным от солнца, но договорить не дали. Гаязутдинов Марсель упал со скамьи первым и схватился за живот. Лейтенант забыл, что он ещё помощник капитана, хохотал одним животом, придерживая разбитую губу пальцем. Новиков расстегнул ремень на х/б и опрокинулся на спинку скамьи. Даже троица смеялась в голос, причём, кажется, шёпотом. У меня болело всё лицо, каменное выражение, которое я запланировал, не выдержало и ржачка выплеснулась из меня наружу. Даже шрам над бровью заныл. Новиков пропел:

– I want you, I want you, I want you, - он любил петь Битлов.
– Сева! Мa belle

These are words that go together well. My Се-е-ева!

А Костас удивился:

– Почему вы смеётесь? Такие подгузники есть. Мы брали израильские "Титулим", они дешевле, а качество хорошее.

На вторую волну хохота нас уже не хватило. Через два часа нам дали слабительное. В ужине отказали. Вечером суровые медсёстры поставили нам клизмы. Шутить с ними было бесполезно - они видали и не такое, а всякое. Только старшая сказала, обернувшись:

– Вернитесь, мальчики.

А мы побежали в гальюн. После чего бледный Костас сказал:

– Детские подгузники мы тоже продавали. Очень удобно и гигиенично для малышей.

Утром нас переодели в лёгкую спортивную униформу, заставили выпить по паре таинственных таблеток и помочиться напоследок. И мы полезли в "золотую рыбку", из которой накануне убрали всё, что мешало, и отвинтили всё, что могло покалечить. Управлял "рыбкой" второй из троицы - вспомнил!
– Сергей Миронов. А у третьего была фамилия Качара. Миша Качара. Я шёл за Марселем последним. "Рыбка" рассчитана на трёх человек. Она всегда была рассчитана на трёх человек. Мы влезли все девять. Мы прилипли к сухогрузу, и через пять часов поступил сигнал оторваться. Лодка легла на дно.

– И что теперь? Ждём попутного ветра? - спросил Новиков.

– Не царапай мне последний нерв, Вова.

– Ставь задачу, командир, - тихо сказал Поляков.

– Задача - не чайник, так сразу не поставишь, - капитан-лейтенант разорвал голубой пакет и быстро пробежал глазами приказ.
– Весёлые ребята в штабе сидят, - и похлопал по плечу Мишу Качара.

– Справимся, как ты думаешь?

Миша пробежал глазами текст:

– Справимся, командир. Если никто не обосрётся.

– Всем дали таблетки, чтоб не обосраться-обоссаться и жрать-пить не хотеть. Словом, отключили нам почки-печени.

– Ни хрена себе у них препараты, - поразился Новиков.

– Командир, наклонись-ка, - и Миша прошептал Арашкевичу: - Думается мне, Сева, проверяют нас на клаустрофобию. Это главная задача.

– Не рано ли начала пара влюблённых курлыкать на судне?

– Правда, командир, не томи.

Арашкевич строго сказал:

– Хорошо. Задача. Мы должны незаметно проникнуть, минуя эхолоты и заграждения, в военный порт ...

– Новороссийска, - перебил Костас.

– Откуда знаешь?

– Пять часов от нас только этот город с большим портом.

– Далее всплываем и пугаем окружающих своим видом. Потом нас забирают.

– Ну, так пошли, чего сидеть-то?
– сказал Марсель.

– Придётся посидеть. Надо прицепиться к какому-нибудь днищу, чтобы нас не засекли. Выбор и принятие решения по трансферу оставляют за нами.

– Класс!
– воскликнул Новиков.
– Дожили до сгнившей буржуазной демократии! Будем голосовать? Или у нас тут пока ещё демократический централизм?

– Демагогию отставить!

– Спасибо, дорогая партия и родное командование, за приказ, который мы и сами хотели!

Было полутемно, но усмехнулись, наверное, все.

– Я вас всех успокою, голосовать мы не будем. Скажу гаже. Ближайшее подходящее нам днище в ту сторону будет только послезавтра в одиннадцать утра. Хотя приказом нам отводится семьдесят два часа.

– Нет, мне нравится это - семьдесят два часа!
– не мог остановиться Вовчик-раз.
– При двух баллонах кислорода.