Шибболет
Шрифт:
– Давай выпьем! Только не коньяк.
– У меня лишь грейпфрутовый сок и водка.
– Наплевать. Сделай "отвёртку". Давай.
– Ты нарушил наши законы!
– Ты предал нас!
– Голосуем, - сказал Генка.
– Наказать!
Все подняли руки с оттопыренным большим пальцем и повернули этот палец к полу, изобразив римский знак "смерть проигравшему". Мальчишки схватили Витасика за руки и посадили его на пол. Инна и Инга сели ему на колени.
– Не дрыгайся, заяц, - злобно произнёс Генка, доставая опасную бритву.
– А то больно будет.
И он стал брить Витасику голову.
Витасик заплакал:
– Ребята, не надо. Я же свой, я же с вами! Я докажу вам...
По его лицу текли слёзы. Такой жестокости не
– Тебе повезло - зелёнки больше нет. А Женьке скажешь, что так лучше, к школе отрастёт.
Пока Илья готовил "отвёртку", Женя подсела к компьютеру и нашла в ю-тубе какую-то американскую певицу. Пела она или блюз, или спиричуэл, госпел или соул - Илья не разбирался в американской музыке. Но голос был у женщины мощный. Женька взяла стакан, отхлебнула, промычала одобрительно "М-м-м!" и отхлебнула ещё. Закатив глаза, она подпевала экранной диве знакомую ей мелодию.
– Сейчас, вот тут, - дива взяла очень сильным голосом мощный звук. ?- У неё голос просто из матки рвётся, с мясом, с кровью. Прямо из утробы, - прорычала она.
– А кто это?
– спросил Илья просто из интереса.
– Единственная белая, которая может петь негритянскую музыку. Кристина Агилера. Я от неё захожусь. А вот это?
Она ставила всё новые и новые песни. Они все были американские. Было бы глупо, понимал Илья, сейчас брюзжать о засилье американской культуры в мире. Это наши дети. Русской культуры они не получили, в израильской не прижились пока. Их тяготение к заморской есть доказательство нашего взрослого эгоизма, недоглядки и упущения в чём-то самом важном. Если бы книги стали для них тем, чем они были для нас, то вряд и эта девочка, похожая на гриновскую Молли, так ожесточилась бы душой. И нельзя ничего исправить. Она сама пытается исправить, переживая чужие судьбы и чужие жизни как свои. Она такая же, как мы, только из другой эпохи. Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век, пели мы, думая, что лучшие женщины в далёком прошлом. Великий поэт внушал нам своей мудростью это, забывая, что и в прошлом были сволочи среди бабья. Жена Суворова, генералиссимуса, ограбила его, отобрала дочь, заставила умирать в нищете и холоде. Идалия Полетика заварила проклятую кашу вокруг Пушкина из ненависти к нему - за что? А Женя... Она из будущего. Я помру, а она, любящая американскую музыку и своих ребят, готовая украсть для них арбузы и отдать жизнь в драке, девочка-спецназовец, - она идёт в будущее. И, не зная слов песни Окуджавы, будет чувствовать то же, что и мы, жить, как хотелось бы нам. А может и не будет. Не мне судить. И соул - не самое плохое в мире музыки. Хотя я люблю, чтоб пели всё-таки голосом, а не маткой.
22
Я вообще на ощупь очень нервный...
Александр Дольский.
Федотова: Оставьте меня в покое! Никого я не буду опознавать!
Свешников: Это ваше право, Галина Викторовна, но взгляните хотя бы на фотографии, пожалуйста.
Федотова (пытаясь вывести себя из истерики): Так. Стоп. Вы меня в чём-то обвиняете?
Свешников: Нет.
Федотова: Этот... совершил какое-то преступление, и я выступаю как свидетель?
Свешников: Нет.
Лариса (дочь Федотовой): Извините за грубость, а какого хрена тогда вы к нам пристали? Мы не обязаны ничего вам говорить и помогать.
Свешников: Нам нужно его идентифицировать.
Лариса: Мама, успокойся. Сядь, попей чаю с лимоном. Тут мята, ромашка - они успокаивают. Я поговорю. А зачем вы хотите его идентифицировать? Живёт человек на отшибе у чёрта на куличках, видеть никого не хочет, знать никого не желает. Приходят какие-то мундиры и заявляют: "Мы сейчас будем тебя идентифицировать!" Вы знаете, что он хочет сейчас? То же, что и я: послать вас в, на и к по выбору.
Свешников: А вдруг он?
Лариса (постепенно переходя на крик): А почему его? Хотите, я отведу вас в старый город? Там бараки со времён проклятого царизма. Там сортир на улице один на всех. Там дети вшивые и чесоточные до сих пор в школу не ходят и букв
не знают - их никто идентифицировать не собирается! Там нет ни одного идентифицированного! И вас, мундиры голубые, это совершенно не гребёт и гондурас у вас не чешется!Свешников: Галина Викторовна, Лариса, я с вами совершенно согласен. У него родственник в Гурьеве, Донецке или Минске были?
Федотова: (сквозь ком в горле, глотая чай): Бабушка у него под Минском в посёлке Озерцо, на улице Луговой. Только её незадолго до его исчезновения в дом престарелых мы отправили. С таким трудом. Я уже Лариску на последних неделях носила, а оформлять все эти бумаги... Сюда её взять не могли, мы жили в полуторке. И дом продали...
Свешников: А мог он к ней улететь проведать в доме престарелых?
Федотова: Слушайте, меня совершенно не интересует он, его смерть, его жизнь - мне по хрен, понимаете вы это? Вы не представляете себе, сколько сил мне стоило объявить сперва его пропавшим без вести, а потом умершим. Мне ни замуж выйти, ни пенсию оформить, ни пособия на ребёнка. Он мне нервы после своей смерти измотал сильнее, чем перед ней! Этот гадёныш был никто на заводе, никто среди рабочих... Знаете, как они его прозвали? Костюм. Он сменным мастером был - ничего решить не мог. Масло закончилось в цистерне, так он подрабатывающего по ночам студента посылает в соседний цех - принеси ведро масла. Студент посылает его самого. А оформить требование накануне ему в голову не пришло. Он никто был и дома, и в постели. Как Лариску сумел сделать - вообще не понимаю.
Свешников: Но...
Федотова: Даже не заикайтесь! Ему квартиру обещают - дают другому. Всем премию в пятьдесят рублей - ему двадцать пять. Путёвку в санаторий матери и ребёнка - у меня же пять разрывов было! и трещина в костях малого таза! и гемоглобин упал!
– а это ничтожество только и бормотал: "Мест нет. Что я могу?" Я с месячным ребёнком еле дошла до профсоюза и как там начала орать: "Терешковой напишу! В "Литгазету" напишу, Шибаеву напишу!" - сразу всё появилось! Даже автобус к подъезду прислали.
Свешников: Шибаев - кто это?
Федотова: Вот молодые! Председателя ВЦСПС как звали - не знаете. Да и мы не знали. Ни фига этот профсоюз нас не защищал. Путёвку пару раз в пионерлагерь бесплатно выделили - и всё. Да и то, это уже при Горбачёве было.
Свешников: А вот деньги за домик куда потом?
Федотова: Половину - детский счёт открыли, вон она в школу пошла, так каждый год ей форму шила, тетради, ранцы, обеды каждую неделю. Потом за фортепьяно, музыкалка - разошлись денежки. И слава Богу! В 93-м всё пропало... А его доля лежала на квартиру на двушку - обменять хотели с доплатой, а потом исчезла в месте с его отпуском.
Свешников: А где отпуск был?
Федотова: Турпоездка по Военно-Грузинской дороге от Чёрного моря до Баку, что ли...
Свешников: То есть, теоретически он мог оказаться в Гурьеве?
Федотова: Мне наплевать, где он мог оказаться. Когда эти два самолёта столкнулись, и ко мне через два месяца милиция грянула, - прости, Господи!
– я поняла: Бог есть. Всё. Дело закрыто. И эти фотки заберите. Не он это. Мой погиб.
23
И будут сниться сны нам в комнатной пыли
В последние года, отмерянные скупо...
Александр Городницкий.
Они снова лежали на кровати. Илье не спалось, хотя глаза закрывались. Женька тихо разговаривала.
– А потом мать вышла замуж второй раз. Ну, как вышла? Живут вместе. Это при том, что есть человек, очень хороший человек, который её любит уже лет тридцать, наверное. Со времён Екатеринбурга. Мы ж оттуда. Как-то у них не складывалось с матерью. То он женат, то она вышла замуж. То я родилась, то у него дочка появилась младшая. Уже здесь всё вроде шло к финалу: он в Хайфе в Технионе, она математику в колледже в Ариэле преподаёт. Но он уезжает делать докторат в Бостон на два года, а у матери появляется мужик. Хороший человек. Для неё, вероятно, это последний шанс. Только мне он не понятен: или драться за неё пойдёт, или обворует. Странный. Я как-то на шаббат из части возвращаюсь, мать и говорит: "Ты больше не приезжай. Взрослая уже. Даже слишком. Живи отдельно".