Шип

+ + +

Объявление о новом подкидыше Лиза прочитала со странным чувством опасности. Тревога неудержимо сосала изнутри. Снаряд два раза в одну воронку не падает - вспомнилось изречение. Ребёнок со СПИДом всё равно не жилец, говорила она себе. Так, тем более, незачем ему и рождаться, отвечала её тёмная сторона.

Пойти напролом Лиза в этот раз не рискнула. Покрутилась во дворе в спецовке и с веником, зашла ненароком в незнакомый ей подъезд, потопталась на лестнице. Возле указанной в объявлении квартиры воняло, как в парфюмерном магазине. Из-за двери доносилась музыка.

– А вдруг она там с ухажёром?
– рассудила Лиза и решила караулить жертву снаружи. Благо на дворников мало кто обращает внимание.

Ждать пришлось довольно долго. Ни в первый, ни во второй день Лизе не повезло. Она несколько раз прошлась метлой по дорожкам, сметая падающий снег и оглядываясь по сторонам, чтоб не наткнуться на местного дворника, посидела на скамейке, пару раз заходила в подъезд и прислушивалась к звукам в квартире.

– Когда-то же она должна будет выйти, - думала Лиза. В том, что удастся безошибочно определить неизвестную ей брюхатую шлюшку - как то не сомневалась вообще. На свой контингент у неё уже выработался нюх.

Сумерки сгущались, и темень во внутреннем дворике грозилась смешать карты в очередной раз. Лиза уже хотела уйти домой и перенести планы на завтра, когда дверь подъезда скрипнула, и в тусклом свете грязной лампочки показалась женская фигура, укутанная во что-то объёмное, меховое и розовое. Сердце пропустило удар, давая сигнал. Не мешкая, Лиза встала со скамейки и направилась к закурившей на ступеньках девушке.

17.

– Ой!
– лейтенант услышал из комнаты возглас, за которым последовал глухой звук падения.

В гостиной на полу лежала Елена Васильевна. Казалось, что она была без сознания. Но губы двигались, что-то нашёптывая. Лейтенант наклонился, пытаясь расслышать. В этот момент женщина открыла глаза.

– Ты не должна рожать, никогда!
– громко и отчётливо процедила она сквозь зубы, напугав молодого милиционера.

Елена Васильевна почувствовала зажатый в руке гвоздь. Он лежал так удобно, упираясь плоской шляпкой в ладонь и торча между пальцами, как смертоносный шип. Бросок - и он, легко миновав меховую пелерину, входит в мягкое и податливое женское тело и... Карающий шип упирается во что-то твёрдое. Толчок, ещё одно усилие и он разорвёт ткани, проколет на пути и нанижет как на шампур матку и внутренние органы этой развратницы - но гвоздь не идёт дальше нивкакую. Она поднимает глаза на жертву - та смотрит, слегка улыбаясь уголками рта и произносит неожиданное: "Вы арестованы!" Краем глаза замечает бегущих к ней с разных сторон мужчин. Менты! Засада! Оттолкнув от себя несостоявшуюся жертву, бросается в темноту, подальше от освещённого подъезда. Через сугробы, напрямик, к арке, ведущей со двора-колодца. Звуки погони, крики сзади всё ближе.

– Какой облом! Сволочи! Поймали на подставе. Жаль, что так быстро - столько шмакодявок ведь осталось, сколько горя они могут привнести!
– мысли перескакивали одна на другую - Не возьмёте, бегать всю жизнь приходилось! Ничего, надо поднажать чуток и оторвусь...

Вот и арка, улица, как назло почти безлюдна. Надо дальше, через дорогу, на проспект, где толпы пешеходов. Взгляд назад - погоня тоже уже под аркой. Скорей, ещё немного... Сбоку слепит проблеск фар, удар, всё летит кувырком.

– Мамочка, как больно,- прошептала Елена Васильевна и очнулась.

+ + +

Фимочку пришлось успокаивать два раза. Сначала после того, как прошёл шок, и она вынула из накладной подушки, застрявший там и не прошедший дальше бронежилета гвоздь. А вторично - когда она получила нагоняй от неразборчивого в словах Штефогло за самовольный выход из квартиры.

– Это ж надо было додуматься - пойти подышать воздухом. Сидеть ей взаперти, видите ли, надоело! Балкона ей мало, сарынь на кичку!
– бушевал старлей, - Хорошо хоть наши начеку были.

Весть о том, что неуловимый маньяк Шип оказался женщиной и был обезврежен, растиражированная вездесущими журналистами, вмиг облетела город. Тысячи беременных женщин сначала содрогнулись, а затем с облегчением выдохнули. Дотошные журналюги раскопали всю предысторию, нарисовав в прессе эпическую картину жизни и становления современного маньяка-убийцы. Брошенный ребёнок, выросший в детдомовской среде, не отличающейся чистоплотностью, отсутствие подобающего образования и воспитания, нищенское существование на мизерную зарплату и, как последний, но доминирующий штрих - потеря ребёнка. Да, прессе удалось объяснить и криминальный мотив. Первое убийство, как месть нерадивому врачу, вызвавшее в психике несчастной сдвиг, сделавший из неё маньяка и жёноненавистницу.

К удовольствию Штефогло, газеты и журналы отметили и его роль в поимке преступницы. Правда корили, что это длилось слишком долго. Такая ложка дёгтя портила весь медовый холст раскрытия преступления, и повышение снова прикрывалось туманной пеленой.

И ещё одна деталь терзала сознание старшего лейтенанта, оставаясь непонятной. Ему так и не удалось объяснить тайну прозорливости библиотекарши-экстрасенса.

18.

Елена Васильевна была благодарна судьбе, что в средства массовой информации не просочилось ни слова о её причастности к убийствам последнего года. Ни Штефогло, никто из опергруппы не упоминали её имени в многочисленных интервью. Возможно, о ней просто забыли в эйфории от успеха.

Елена Васильевна спокойно могла жить дальше, ходить на работу и общаться с коллегами. Приступы и глюки её больше не донимали и все, включая назойливую Зойку, со временем об этих инцидентах забыли.

Не забыла только сама Елена Васильевна, подсознательно сомневавшаяся в своей невиновности. Ей так не хватало того тёплого чувства чего-то родного и близкого, возникавшего за секунду до приступа, но сменявшегося внезапно ненавистью и злобой. А по ночам часто мучил кошмар, как её рука втыкает гвоздь в человеческое тело, преследование милиции, удар машины, боль и прощальный крик "Мамочка!", от которого она просыпалась, задыхаясь от ужаса и рыданий.

В тот вечер, придя в себя и оттолкнув ошарашенного лейтенантика, Елена Васильевна на непослушных ногах выбралась на улицу. Во дворе и за аркой царило непривычное для спального района оживление: сновали люди в форме и зеваки из жильцов, появлялись из темноты и исчезали в ней машины с мигалками. Никто не обратил внимания на женщину, подошедшую неуверенно к месту аварии, опустившуюся на бордюрный камень и горько заплакавшую. У обочины стоял джип с примятой решёткой. По мостовой за ним тянулись две чёрные полосы, перечёркнутые побагровевшим саваном покрывавшим тело. Из-под материи выползала вязкая лужа, будто там опрокинулась банка с масляной краской. Над трупом склонилось несколько человек. В свете милицейских огней их синюшные лица напоминали зомби. Мимо проезжали автомобили, освещённый фарами саван, казалось, приподымался и снова опадал. В душе Елены Васильевны это волнообразное движение вызывало тоскливые приливы и отливы, сопровождавшиеся подвываниями. Со слезами её покидало что-то, с чем она жила последние месяцы. В груди стало пусто и муторно, как бывает при потере самого близкого человека. "Прости меня, доченька..." - донёсся не то шёпот, не то шелест ветра.

Елена Васильевна никому не рассказывала о своей судьбе, о том, почему она одна и без детей. Она всю жизнь пыталась забыть ту страшную ночь, когда возвращаясь из вечерней школы, была изнасилована огромным мужиком, не то цыганом, не то кавказцем. Ей, семнадцатилетней деревенской девчонке, приехавшей на учёбу и работу в большой город, казалось, что жизнь закончилась. В принципе, так оно и произошло. Насильника не нашли. Новорождённую девочку, крупную и страшненькую, всю покрытую чёрным пухом, она побрезговала даже взять на руки и оставила в роддоме. А вот на всю жизнь лёг неизгладимый отпечаток - девушка в дальнейшем сторонилась мужчин. Замкнулась, замуж так и не вышла, оставшись одна.