Шкатулка

Он заставил себя дышать медленно, методично, как учили его тибетские монахи. "Вдох на четыре, задержка на семь, выдох на восемь." Повторял он мысленно. Несмотря на годы тренировок, пот струился по вискам, пальцы невольно сжимались в кулаки и разжимались, пытаясь найти хоть что-то, за что можно было бы ухватиться в этой беспросветной темноте.

"Соберись, Брюс," — мысленно приказал он себе. "Анализируй. Действуй."

Он методично активировал другие органы чувств. Прикосновение: под пальцами — шероховатый металл каталки, местами покрытый чем-то липким, что прилипало к перчаткам и отдиралось с тихим отвратительным звуком. Слух: капающая где-то вода, каждая капля отдавалась эхом, словно падала в пустой металлический таз; отдаленное гудение ржавых труб, напоминающее стон умирающего; скрежет металла о металл, как будто кто-то тащил тяжелую цепь — и дыхание. Не его собственное. Кто-то еще находился в помещении.

Запах: помимо крови и плесени, он различал теперь что-то еще — антисептик, формальдегид, запах гниющей плоти, и еще что-то химическое, едкое, что жгло ноздри при каждом вдохе.

— Кто здесь? — голос Брюса прозвучал неуверенно, с нотками напряжения, которые он не смог скрыть. Без маски его голос казался чужим, обнаженным, как и его лицо.

— Брюс? Ты очнулся... — голос Мэтта Мёрдока, слабый, но узнаваемый, доносился справа, примерно в трех метрах. В нем слышалось что-то странное, необычное для всегда собранного Сорвиголовы — растерянность, граничащая с паникой. — Что-то... что-то случилось со мной. Я вижу, Брюс. Я вижу.

В голосе Сорвиголовы смешались восторг и ужас — эмоции человека, обретшего зрение после долгих лет тьмы, но увидевшего нечто, что лучше было бы не видеть никогда.

— А я нет, — сухо ответил Бэтмен, садясь на каталке. Головокружение накатило волной, и он вцепился в края металлической поверхности, чувствуя, как ногти сгибаются под давлением даже сквозь перчатки. — Где мы?

Мэтт издал странный звук — нечто среднее между нервным смешком и всхлипом.

— В больнице... кажется. Брукхейвен. Так написано на стене. — Послышался скрип, звук неуверенных, спотыкающихся шагов. Мэтт двигался так, будто не привык к своему телу, словно каждый шаг был борьбой с гравитацией. — Боже, я не могу... координация ужасная. Все такое яркое, и движется, и... черт!

Послышался глухой удар и сдавленное проклятие — Мэтт, по-видимому, наткнулся на что-то.

— Я не могу сосредоточиться, — в его голосе звучало отчаяние. — Раньше я чувствовал все вокруг, на десятки метров, слышал сердцебиение, дыхание, движение воздуха. А теперь... теперь все эти картинки заполняют мой мозг, и я не могу их отфильтровать. Голова раскалывается. И почему, черт возьми, мое зрение вернулось именно здесь? Почему не на пляже Малибу с дюжиной топ-моделей?

Брюс почувствовал укол симпатии. Мэтт был в не меньшем смятении, чем он сам — сверхчувствительные способности Сорвиголовы, его "радар", который позволял ему ориентироваться в мире лучше зрячих, исчезли, замененные обычным зрением, к которому он не был подготовлен.

— Это... это ужасное место, Брюс, — продолжил Мэтт, и его голос дрогнул. — Стены покрыты чем-то похожим на ржавчину и кровь. Но не просто покрыты — они словно сделаны из этого. В некоторых местах, клянусь, они пульсируют, как живая плоть. Потолок обвалился в нескольких местах, но за ним не проводка или трубы — там что-то органическое, извивающееся. Повсюду медицинское оборудование, но... искаженное, словно из кошмара. Инструменты с лезвиями, которых не должно существовать. И надписи... они повсюду. "Они внутри нас", "Грешники будут наказаны", "Не смотри на них". Некоторые написаны кровью, другие... другие словно вырезаны прямо в стенах, и из ран сочится что-то черное.

Брюс медленно встал, преодолевая головокружение и дезориентацию. Каждое движение требовало сознательного усилия — он, Бэтмен, привыкший перемещаться с грацией хищника, теперь должен был думать о каждом шаге, как новорожденный олененок. Слепота обострила другие чувства — он ощущал движение воздуха на коже, слышал мельчайшие звуки: скрип половиц, шорох ткани, даже сердцебиение Мэтта — неровное, учащенное.

— Что последнее ты помнишь до того, как оказался здесь? — спросил Брюс, осторожно вытянув руки вперед и сделав шаг. Пальцы нащупали пустоту, и он едва удержался от того, чтобы не отдернуть руки — казалось, тьма может быть материальной, способной схватить, утащить.

— Я был в Адской кухне, патрулировал. Почувствовал... присутствие. Что-то, чего никогда раньше не ощущал. Холод, но не физический — холод, проникающий прямо в душу. А потом... — Мэтт замолчал, его дыхание участилось, стало поверхностным, как у человека на грани панической атаки. — Не помню. Следующее воспоминание — я просыпаюсь здесь, с глазами, которые видят. И с этим.

Звук движения, неуверенного, спотыкающегося, затем в руку Брюса что-то вложили — маленький холодный предмет. Металлический ключ с необычным узором на бородке, который Брюс мог различить только кончиками пальцев — какие-то символы, напоминающие руны, вырезанные в металле с чудовищной точностью.

— Ключ был зажат в моей руке, — пояснил Мэтт. — На нем выгравировано: "Морг". Но это не обычная гравировка, Брюс. Буквы выглядят так, будто они вырезаны в плоти, а не в металле. Они... меняются, когда я смотрю на них слишком долго.

Брюс сжал ключ, ощущая, как от металла исходит неестественный холод, проникающий сквозь кожу перчаток, добираясь до костей, высасывая тепло из самой сути его существа. В этот момент его слух уловил что-то — отдаленный звук, напоминающий скрежет металла о кафель, словно кто-то тащил тяжелый предмет по полу. Звук приближался, методичный и неумолимый, как сама смерть.

— Ты слышишь? — спросил Брюс, чувствуя, как волоски на затылке встают дыбом.

— Да. И... я чувствую запах. Что-то горелое и... гнилое одновременно. — Голос Мэтта дрогнул, в нем слышался настоящий страх — эмоция, которую Брюс никогда раньше не слышал у Сорвиголовы. — Брюс, нам нужно уходить. Сейчас.

Шкатулка. Брюс внезапно вспомнил о ней — восьмиугольной, с зловещим узором на крышке, который, казалось, двигался под его пальцами. Он ощупал себя, проверяя карманы костюма, пояс с гаджетами. Всё было на месте, кроме маски и шкатулки.

— Мэтт, ты видишь шкатулку? Деревянную, восьмиугольную? — спросил он, не в силах скрыть напряжение в голосе.

— Нет, но... — Мэтт внезапно замолчал, его дыхание прервалось. — О боже. Брюс, у тебя на груди... что-то нарисовано. Или вырезано. Символ, похожий на восьмиугольник с линиями внутри. Он... он словно светится изнутри твоей кожи.

Брюс провел рукой по груди и почувствовал выпуклости на костюме — и боль, пронзительную, жгучую, словно символ был не нарисован, а действительно вырезан на его коже, под защитной броней, и рана была свежей, сочащейся.

Скрежет стал громче. Теперь к нему добавился новый звук — влажное хлюпанье, как будто что-то двигалось по лужам крови или другой жидкости, и тяжелое, механическое дыхание, словно через респиратор или противогаз.

— Идем, — Мэтт схватил Брюса за руку, его пальцы дрожали. — Коридор направо, потом налево. Я вижу указатель на морг. Господи, я никогда не думал, что буду так рад видеть знак, указывающий на чертов морг.

Они двигались медленнее, чем хотелось бы, — Брюс из-за слепоты, а Мэтт из-за неспособности контролировать свое тело с привычной точностью. Каждый шаг был борьбой с неизвестностью для Брюса — земля под ногами казалась то твердой, то внезапно мягкой, податливой, словно он шел по полу, который в любой момент мог превратиться в трясину. Мэтт описывал путь: "Ступенька вниз", "Осторожно, обломки справа", "Потолок обвалился, пригнись", но в его голосе слышалась неуверенность человека, который не доверяет собственным глазам.