Штормовое предупреждение

– Нет. Твое имя – мягко говоря, нетипичное для тех краев, откуда ты родом. Оно может быть и ненастоящим.

– Тогда мы с тобой очень милая парочка: я придумала имя сначала себе, а потом тебе. Если бы мы жили вместе и решили завести собаку, не могло бы быть двух мнений о том, кто бы ее окрестил.

– Я серьезно.

– Так и я не шучу. Ты бы назвал бедную псину Эвклидом или Гауссом.

– Гаусс звучит неплохо, кстати.

– Вот-вот. Это то, о чем я говорила.

Ковальски сделал выразительное движение бровями, но не произнес ответной реплики, как будто ждал продолжения. Его собеседница вздохнула, а затем подняла на диван и вторую ногу. Устроилась поудобнее, сворачивая из лилового покрывала что-то наподобие небольшого кратера, в центре которого находилась она сама.

– Это настоящее имя, – вздохнула она, – просто неполное. Меня всегда в детстве удивляло, зачем людям дают длинные имена, а потом их так никто не называет. Кроме торжественных случаев или еще тех, когда ты сломала папин вездеход…

– И что тогда говорил папа?

– Папа сворачивал газету в трубку, похлопывал ею по ладони и говорил: «Евлампия, угадай, кто сегодня не уйдет из гаража, пока мотор не зафурычит».

– Ев…

– Лампия, да. Моя родня была с придурью. Хорошо, что у меня ленивая команда. Там никого по имени не зовут. Шеф – он просто шеф. Фьюз отзывается на прозвище, Капрал – на звание. Одна я – белая ворона. Точнее белая сова, учитывая мой график.

– Ага. Полярная.

– Точно. Букля. Хочешь письмо из Хогвартса, Адам?

– Я не верю в магию.

– В том-то и твоя проблема.

– Что ты имеешь в виду?

– Твой бьющий изо всех щелей позитивизм, разумеется. Иногда мне кажется, что ты не веришь в магию чисто номинально, только потому лишь, что не можешь ее для себя — и для других соответственно — пояснить. Просто игнорируешь то, что не вписывается в твою картину мира.

– Я уверен, что любое «волшебное» явление имеет под собой естественное объяснение, и, рано или поздно, оно будет найдено. Не обязательно мной, я не претендую на это.

– Как тебя только еще не задушил во сне ваш милый малыш Прапор…

– Меня куда больше интересует, как то же самое не проделал Шкипер. Он терпеть не может две вещи: когда он чего-то не понимает и когда с ним спорят. А я сочетаю в себе их обе.

– Ты полезный и нужный член его команды, – явственно пародируя интонации Шкипера, с важностью проговорила Ева. – Если бы у него был инстаграм, он бы запечатлевал свою особу на фоне каждой твоей новой изобретенной штуковины. «Сфоткал магнитную пушку, пока она не накрылась, люблю ее» …

– Шкипер и социальные сети? Я даже представить это себе не могу. Не с его паранойей и нетерпимостью. Он от хиппи-то в бешенство приходит, а на что его толкнут современные субкультуры, я и думать боюсь. Начнет отстрел хипстеров в алфавитном порядке...

– Да хипстеры, по-моему, всех раздражают…

– Меня нет.

– Почему нет?

– По здравому размышлению.

Ева всем своим видом выразила готовность слушать и анализировать. Ковальски любил видеть ее такой — да и не только ее, если уж говорить начистоту. Отложив надкушенное угощение обратно в контейнер, он вытер салфеткой руки, зная, что во время пояснений может забыть о том, что они в масле.

– Давай-ка проследим внимательно, – начал он, как будто Ева была его подведомственным классом, которому он поясняет новую тему. – Люди не любят меняться. Люди не любят что-то новое. И особенно люди не любят, когда это новое они не могут взять под контроль. И лучшее, что они могут сделать – это высмеять все новое. Не вникая в суть вопроса, к слову сказать. Смогла бы ты пояснить какому-то совершенно непросвещенному человеку, что это такое – хипстерство? В чем его суть?

– М-м… – Ева честно задумалась. – Внешние признаки точно перечислю.

– И наверняка при этом перегнешь палку, просто потому что плохо представляешь себе их образ мысли. Еще сорок лет назад точно такой же эффект вызывали субкультуры, которые сегодня считаются историей. Принесшие нам множество решений из области моды, музыки, поведенческих моделей. Металлисты подвергались критике точно так же, и те, кто оказывал на них давление подобным образом, не давали себе труда разобраться в сути их движения. Конечно, как и во всякой субкультуре есть те, кто живет в ней, и те, кто соблюдает только форму. Но это совершенно отдельное явление, и сатира должна быть направлена именно на него, а не на узкую область, затрагивающую какое-то культурное явление. Тем более, обывателю очень просто перепутать эти два проявления.

Скорее всего, еще лет через тридцать-сорок хипстеры точно так же станут привычными атрибутами. Будут известны имена передовых деятелей, которые именно находясь в этом движении принесли человечеству что-то новое. Появятся имена, которые станут нарицательными, как, например, Сид Вишез – который, как на мой взгляд, куда менее безобиден, чем нынешние хипстеры.

Так с чем же мы имеем дело? С реакцией людей на что-то новое и не такое, к какому они привыкли. А вовсе не с их сознательной оценкой другой субкультуры. Что плохого в том, что человек смотрит арт-хаусное кино, слушает никому неизвестных музыкантов? Критики сами-то пробовали когда-нибудь писать музыку, снимать кино? Это трудно. И каждый новый зритель или слушатель твоего произведения – это радость и признание. Чего критики таким образом хотят лишить людей, стоящих на самом начале своего творческого пути? Пойдем дальше – одежда. В мире хватает людей, которые одеваются не так, как мы. И это вовсе не повод реагировать. Наш стиль тоже может кому-то быть не по душе. И знаешь, вообще никто не имеет права вам указывать, в чем вам ходить. Точно как и мы не имеем этого права. А что на счет поведения? Хипстеры никому не вредят. Не портят городское пространство, не задевают других людей. Настольные игры, кофе, философские беседы – что в этом нам кажется таким уж кошмарным? Манера себя держать с другими? Хипстеры могут раздражать своим поведением – как будто они знают больше вашего и заняты более важными, значимыми делами. Но это не заслуга субкультуры, это черта человека. Не надо быть хипстером, чтобы бесить этим окружающих. Так что и здесь возмущения не по адресу.

И, таким образом, вся критика сводится, по сути, либо к претензиям к конкретным людям за их проступки, что вполне обосновано, либо это просто наше недовольство тем, что кто-то живет, так как ему хочется, а не так, как нам кажется правильным. Мы в этом противостоянии выглядим просто смешно и глупо.

– А Шкипер не любит хиппи, тем не менее… – протянула Ева злорадно.

– Шкипер не любит людей, которые перекладывают ответственность на кого-то другого. В мире творится черт знает что, а хиппи ничего не желают с этим делать. Пусть этим займется кто-то другой, пока они будут петь песни о любви и пацифизме. Они будут жить в мире, который завоеван кем-то другим, и презирать этих завоевателей, потому что они решали вопрос силовым методом. Шкипер предпочитает силовой метод всем прочим, потому что он наиболее эффективен для тех задач, которые он чаще всего решает. Шкипер знает историю, понимает, в чем заключалась дилемма шестидесятых годов на этом континенте, и то, что хиппи вели себя так, как вели, его глубоко возмущает.

– Знаешь, в чем твоя беда, Адам? – вздохнула аналитик «Северного ветра». – Ты можешь пояснить что угодно, логично, понятно, разумно, с примерами и графиками, и притом — быть совершенно неправым… А теперь ешь блины, пока я не решила, что ты не ценишь моих стараний.

====== Часть 17 ======

– Отлипни от проводки и погляди сюда. Нравится?

– Что это?

– Это моя новая пижамка. Она миленькая. Быстро скажи, что она миленькая!

– Очень милая.

– И мне идет?

– Идет.

Ева засмеялась.

– Со стороны может показаться, что я выбиваю у тебя признание силой. Такое, в духе «ты прекрасна, спору нет, убери свой пистолет».

– Я просто понимаю таким образом, что для тебя это важно и что ты очень хочешь услышать, что это действительно мило. Если бы я не находил этого, дискуссия бы продолжалась.

– Уровень занудства: Ковальски, – подвела итог рассуждению Ева. – Но эта пижама мне правда понравилась. И теперь у меня есть, куда ее использовать!

– А в чем ты спишь на базе?