Sindroma unicuma. Finalizi

Радик снова приложил ладонь к зеркалу. Он перестал улыбаться и теперь смотрел равнодушно, по-прежнему не моргая. В какой-то момент его фигура начала таять. Испугавшись, что паренек исчезнет, я рванулась, чтобы удержать. Побудь со мной еще чуть-чуть!

– Не уходи!
– коснулась зеркала, по которому пошли круги. Я вытащу тебя!

Ни тепло, ни холодно. Темно, неясные размытые тени. Шепот - и тут же оглушающая тишина... Где Радик?

Протянув руку на ощупь, я ухватила пустоту.

По глазам ударила белая вспышка, и закрутились мозаичные узоры как в калейдоскопе. В уши полилась какофония режущих звуков, стонов, шелеста, встряхивая мозги как жидкость в сосуде. Щекотное ощущение поползло по руке от кончиков пальцев и вдруг дернуло, оторвав конечность, словно у нелюбимой куклы.

Я закричала. Не от боли, а от самого факта отсутствия. Плечо и обрубок вместо руки.

Меня поглощало - неизбежно и неотвратимо.

В фильме, на который я ходила, учась в провинциальном колледже, был эпизод о том, как героиня увязла в болоте. Она погружалась в зеленое с прочернью месиво, и со дна всплывали пузыри. Вокруг на десятки километров - ни души, и она поняла, что истекали минуты ее жизни. Тогда я, вцепившись в подлокотники кресла, смотрела, как героиня пыталась выбраться, как кричала, зная о бесполезности попыток, как звала на помощь, плача от бессилия, и с какой тоской устремила голубые глаза в голубое небо в последние секунды перед тем, как ее накрыло с головой. Режиссер красочно показал, как захлебнулась героиня, и ее рука некоторое время оставалась виду, пока пальцы не погрузилась в болотную жижу.

И сейчас меня скрутило от предсказуемости финала - безнадежного, бесконечно тоскливого.

Затягивало зыбучими песками, засасывало в болотную жижу.

Закончился воздух в легких, вода добралась до рта.

Господи, как страшно. Беспредельный, нечеловеческий ужас.

Мамочка, я жить хочу! Я еще многого не сделала в этой жизни! Не приеду к тебе, как обещала, и не обниму. И Мэл никогда не узнает, что люблю его.

Вот и все. Тусклое пятнышко солнца сквозь толщу, погружение на дно, апатия. Пузыри изо рта.

Вдруг пришла боль - тянущая, обжигающая.

Отрезвляющая.

Меня хлестали по щекам, не щадя.

Вдохнув полной грудью, я закашлялась.

– Очнись, дурында, - шипел кто-то злобно.

Рассыпавшаяся на кусочки мозаика постепенно складывалась в нечеткое изображение: потолок, догорающие свечи, трюмо, черная ткань, наброшенная на круглое зеркало...

Я лежала на полу в комнате у Вивы, и девица пыталась привести меня в чувство.

– Ой!
– застонала. Хотела сказать, что больно, и хватит бить по лицу, но язык одеревенел. И остался ли он на месте?

Но главное - я жива. Жива! И руки-ноги целы, и голова.

Кое-как Виве удалось перевести меня в сидячее положение, и пока она готовила чай с какими-то травами, отсчитывала капли, смазывала лицо кремом и натирала вонючей мазью на висках и за мочками, - не переставая, обзывала распоследними словами.

Как хорошо сидеть и слушать сердце, которое бьется, вернее, строчит как пулемет. Как хорошо знать, что дышится, пусть с хрипами, и что смотрится, пусть размыто, и что язык ворочается, пусть и слегка опух.

– Ты хуже, чем бестолочь, - выдала девица самое безобидное ругательство.
– Зачем полезла? Почти утянуло. Хорошо, что я догадалась посмотреть. Думаю, почему стало тихо? Заглянула, а из тебя силы вытекают.

– Ра-адик не мог, - прохрипела невнятно.

– Причем здесь он? Равновесие не должно нарушаться. А ты полезла.

Пусть ругает. Она имеет право. А я жива.

– Я предупреждала тебя? Ведь предупреждала, да?
– хлопотала около меня Вива.
– Свалилась на мою голову, тетеря безмозглая. Как посмотришь в зеркало, будь добра, не падай сразу в обморок.

– А...что там?
– пролепетала я, холодея и цепляясь за шкаф и стену, поднялась, ощупывая лицо и голову. Уши на месте, по пять пальцев на каждой руке...Ноги не сгибаются, руки неуклюжи.

– Тебя предупреждали, - сказала Вива, отходя и давая мне взглянуть в зеркало трюмо.

Я посмотрела и увидела.

Мое отражение поседело. Полностью.

Самое время потерять сознание. Давненько мне не приходилось отключаться. Если честно, никогда.

– С катушек съехала?
– донесся до слуха тихий голос. Это про меня говорят?
– Она же и так не в себе, а ты потворствуешь. Хорошо, что Мелёшин не приехал. Нужно возвращаться, пока его нет.

Говорила Аффа. Меня уложили на кровать, а девчонки переговаривались у трюмо.

– Да не хотела я поначалу. А потом подумала, вдруг прорвёт, - оправдывалась Вива.
– А её намертво держит. Хоть взрывай. Но как?

– Странно это. Он же никто ей - не брат и не сват. Не понимаю, почему убивается, - пожала плечами соседка.

– Так бывает, если они родственные души.