Сингапур

И когда за ним закрылась дверь, нехороший осадок от его слов заставил Тоболина подумать:. «Что имел ввиду старший механник? По мне незаметно, что я алкоголик, если таким он считал Стиверта». Прошло немного времени и о них он забыл.

19

Утром, в восемь часов «Голубая линия Гонконга» снялась с якоря. Набирая скорость, покинула Сингапурский рейд. Курс лежал на Гонконг. Для него в трюмах лежало двеннадцать тысяч тонн стального проката.

Тоболин стоял на ходовом мостике. Солнце, поднявшись над горизонтом, голубило море. Вахтенный штурман, занимаясь своим делом, не отвлекал его от раздумий. Радовало и спокойное море, и прекрасное утро. Мысли были хорошими. В данный период времени Тоболин не видел оснований беспокоиться за судовождение и, ощутив себя лишним на мостике, решил спуститься в каюту. Прохаживаясь по мягкому ковру, он подумал вот о чем: каждый капитан, придя на судно, устанавливает свои порядки. Не мешало бы и ему кое-что изменить. А что конкретно? Вопрос Тоболину показался интересным. После некоторых размышлений он вспомнил один важный момент. Он касался проверок судов инспекторами Международной Федерации транспортных рабочих. Поскольку судно состоит в этой ассоциации, то вероятность проверки существует при заходе в любой порт. Достаточно лишь одной жалобы от какого-нибудь члена экипажа на судовую администрацию. Чаще всего претензии касались зарплаты и питания экипажа. Это и толкнуло Тоболина подойти вплотную к этой проблеме. Вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд. Тоболин успел совсем немного узнать о внутрисудовой жизни. И в том, что творил его предшественник, пока не поздно, стоило разобраться. Тем не менее, от мысли пройзвести обход судна, отказался дабы не выглядеть белой вороной. Вряд ли Стиверт этим занимался. Поэтому пригласил к себе старшего офицера. Чиф не подозревал для чего в такую рань был вызван капитаном, и когда последовал вопрос хорошо ли питается рядовой состав, глубокомысленно задумался. Капитан дал понять о важности вопроса наравне с перевозкой груза:

— Не волнуйтесь, Халимед. Расскажите, как есть. Не самому же мне идти на камбуз с проверкой.

Чиф сосредоточенно наморщил гладкий блестящий лоб.

— Стиверт несколько снизил норму питания. Мне кажется, по совету судовладельца.

Тоболин понял, что не зря ему подсказала интуиция с чего начать и задал чифу конкретный вопрос:

— А как вы оцениваете питание: хорошее, не очень хорошее или плохое?

— Я бы не сказал, что плохое, но и хорошим его не назовешь. Дело, может быть, даже и не совсем в сумме денег. Однажды свое мнение о работе чиф-стюарда и повара я высказывал капитану и просил даже их заменить. Мое мнение он оставил без внимания. Откровенно говоря, имеются жалобы со стороны экипажа. И если уж говорить напрямую, то эти двое занимаются воровством. Конечно не прямым воровством, а заменой одних продуктов на более дешевые, а разницу-себе в карман. Возможно, сигаретами или спиртным… Между тем уличить их в этом непросто. И еще одно: рядовой состав большинство филлипинцы, а повар готовит в основном по-китайски. Кухня несколько отличается, хотя и незначительно. Кстати сказать, не отличается разнообразием.

Тоболин не посчитал нужным расспрашивать и далее, а распорядился:

— Халимед, с завтрашнего дня рядовой состав должен питаться согласно норм. А с судовладельцем я попробую договориться.

— Понял, капитан.

Он отпустил старшего офицера, а сам подумал: «Пожалуй, на сегодня я кое-что сделал».

20

Факт существования единственной женщины на судне нисколько не удивил бы Тоболина, если бы то было на российском судне. Здесь же это выглядело несколько иначе. Женщины, к примеру, на пассажирских судах — как необходимость, на коммерческих-редкость. На «Голубой линии» она также не портила устоев мужского коллектива. Жила затворницей в ограниченном пространстве: каюта-радиорубка и посещала ли кают-компанию, неизвестно. Может быть, и ходила, не святым же духом она питалась. Но каким образом, это уже другой вопрос. И вообще радисты на флоте доживали свои последние дни. Техника настолько усовершенствовалась, что не требовала специального обслуживания.

Каюту капитана Дорота Вальсен никогда не посещала, по крайней мере до прихода Тоболина это было так. Все радиограммы оставляла в штурманской рубке в определенном месте, где их забирал Стиверт.

Тоболин отказался от мысли угадать ее образ. И вряд ли смог бы представить своим воображением. Для него все женщины походили на женщин. Красивые или некрасивые, в них он видел ту особенную изюминку, которая отличала их от грубости мужского пола.

Радистку он заметил случайно, когда та выходила из кают-компании. Все уже пообедали, она была последней. Тоболин в это время спускался по трапу из рулевой рубки, точнее, одна нога ступила уже на палубу, а вторая задержалась на последней ступеньке. Повернув голову на мягкие звуки шагов, радистку увидел со спины. Сзади в ней содержалось больше мужского, чем женского. В первую очередь-очень высокий рост. Потом-худоба, очевидно, кажующаяся благодаря узкому, прямому, длинному платью. Не останавливаясь, женщина чуть повернула голову вбок и Тоболин успел увидеть её профиль. Бледное, удлиненное лицо, крупноватый, слегка вздернутый нос. И прежде чем ему повернуть по коридору влево, радистка шла вправо, замешкался, чтобы взглянуть на неё еще раз. В этот момент пришло чувство боязни, что то же самое сделает и она. Не обернулась. Увидел длинную спину, мосластые ноги и, кажется, единственное женское-широкие, но плоские бедра. «Да, разве суть человека состоит во внешности?» — подумал Тоболин, шагая по коридору.

21

Наступил вечер. Незаметно и быстро на море опустились короткие сумерки. Будущая ночь не предвещала изменения погоды.

Ходовой мостик оказался закрытым, а быть может, Дороте Вальсен захотелось поообщаться с новым капитаном, уж больно не похожим на Стиверта, а всего вернее, изменить свой старый режим бытия. Длинная ее тень промелькнула в слабо освещенном шкафуте, через минуту ичезла в коридоре, ведущем на третий этаж к каюте капитана.

Тоболин, никак не предполагая о визите гостьи, сидел за рабочим столом, углубленно изучая документы. Стук в дверь его не удивил, поскольку подумал на старшего офицера. Другие вряд ли отважились бы беспокоить капитана в столь позднее время.

При появлении радистки Тоболин слегка оцепенел как от чего-то большого и трудно обозримого. Растерянность произошла более от неожиданности, чем именно от нее. Он быстро справился с досадной кратковременной заминкой и мгновенно соообразил: «К ней тоже придется привыкать».

А вообше ей оказалась молодая женщина с некрасивым лицом, но с весьма недурными манерами. То, что её визит продиктован служебной необходимостью, Тоболин не сомневался. Вопреки своему росту, на удивление легкими шагами она подошла к столу. Радистка, заметно смущась внимательных глаз капитана, плавным движением руки подавая листок бумаги, плотным, негромким голосом по — английски сказала:

— Добрый вечер, капитан. Извините пожалуйста за позднее посещение. Вам пришел срочный телекс.

В первые секунды Тоболин, не зная как поступить: или читать радиограмму или уделить внимание радистке, решился на второе, любезно предложив:

— Присаживайтесь, где считаете удобным для вас.

Затем он пробежал глазами по тексту послания с таким содержанием: «Прошу срочно сообщить дату время приемки дел, необходимый бункер до полного использования емкостей к приходу в Гонконг. Д. Хансен.» Тоболин знал, что это фрахтователь. «Здесь моя промашка, — Мысленно упрекнул себя, — Надо было о делах сообщить еще вчера, а вот, с бункером, мне кажется, никакой срочности нет.» Отвлекшись телексом, на некоторое время забыл о радистке. И, уже набирая номер телефона старшего механника, чтобы получить от него сведения о топливе, коснулся её коротким взглядом. Вальсен сидела на диване, как раз напротив капитанского стола.

Старший механник ответил, что необходимо произвести точные замеры в танках, и это займет полчаса. Тоболин положил трубку. И в то же время услыхал ее голос.

— Капитан, ответ напишите сейчас или завтра?

Он был вынужден снова на неё взглянуть.

— Через полчаса, а черновичок попробую набросать сейчас. Посидите.

Радистка покорно промолчала, а Тоболин взял чистый лист бумаги и начал писать. Между делом взглянув на нее, как бы случайно, спросил:

— В судовой роли ваше имя значится как Дорота. Доротея не одно и то же?

— Одно, — коротко ответила радистка.

Какая-то причина заставила ее улыбнуться. Тоболину показалось странной маленькая деталь, на которую он невольно обратил внимание-улыбка шла ее лицу. Она не столько ее красила, сколько делала лицо одухотворенным и немного смешным. А неудачно выбранное ей место создавало определенный дискомфорт для Тоболина. На этот раз на ней было короткое платье. Подол поднялся непозволительно высоко. Сама она, очевидно, этого не замечала. Высвечивались белизной крупные ноги едва ли не до бедер. Круглые большие коленки глядели прямо на Тоболина, отчего он себя чувствовал не в своей тарелке.

Визит к нему радистки пришелся кстати. Сама она его интересовала не больше, чем служебная единица, но поговорить о некоторых моментах жизнедеятельности судна посчитал нужным. Пока Тоболин, наклонившись над столом составлял телекс, радистка, разумется, зря время не теряла. Глядя на него, несомненно пыталась понять, что он за человек. Это естественно. Для любого подчиненного очень важно знать, каков его начальник. И наоборот, для капитана также важно знать некоторые детали о своих подчиненных. За это короткое время их встречи приближенный образ радистки в голове Тоболина как будто бы сформировался. Серые, почти прозрачные, большие глаза в какой-то степени компенсировали недостатки ее телосложения. Они не прекрасны в классическом смысле, но выражение в них кротости и какой-то бессмысленности, делали их привлекательными. Длинные, редкие темные ресницы уменьшали их величину и наводили контрастность на их серую туманность.