Сказ про Игната-Хитрого Солдата
Шрифт:
– Граф, - обратился к Темитову офицер.
– Разрешите, я прикажу готовиться к походу?
– Да, - ответил Темитов.
– Я опять проиграл... Слово своё сдержу. Мы уходим... Слава богу, что не все солдаты становятся князьями!
... Когда карета графа Темитова выезжала из усадьбы, то Игнат стоял у ворот в своём солдатском старом кафтане, и медаль в честь Полтавы блестела у него на груди.
– Сколько ещё служить осталось?
– спрашивал Игнат проходивших мимо солдат.
– Двадцать лет!
– Осьмнадцать!
– Первый год пошёл...
– слышались
– Да, ещё хлебнёте вы лиха, молодцы...
– вздохнул Игнат.
– Но запомните: без хлеба проживёте, без воды - тоже, а без смекалки - нет! Не унывайте, ребятушки!..
Офицер на коне, проезжая мимо Игната, отдал ему честь и скомандовал:
– Запевай!
А родные детки - наши пули метки.
А родные сестры - наши сабли остры!
выводил запевала.
И все подхватили хором;
Ать-два, ать-два,
С ними горе - не беда!
Пыль скрыла колонну солдат, лошадь с офицером и карету графа.
Игнат устало вздохнул, провёл ладонью по лицу и пошёл к дому.
Навстречу ему нёсся истошный визг Парамона: в тёмном чулане, куда его засунул Яков, поп опрокинул большой горшок с пиявками.
14. Вот и весь сказ
... И долго еще следы его видели в разных землях, царствах и государства!.,.
Из присказки
В тот же день крестьяне из болотных убежищ вернулись в свои избы.
А князь Данила Михайлович, наоборот, решил покинуть насиженное место и уехать из Болотного края в Москву белокаменную, где у Стоеросовых исстари городская усадьба стояла.
– Пятнадцать лет без податей - мне смерть голодная, - поглаживая бороду, жаловался князь Спирьке и Парамону.
– Ведь солдат нам эту бумагу, что он у графа выиграл, нипочём не отдаст.
– Не отдаст...
– вздохнул Парамон.
– Того хуже. Дурынде, то бишь Якову, отдал на хранение, - зашипел Спирька.
– А я к этому дурню подойти боюсь. Он меня с Голянским так лбами сдвинул, до сей поры все кости ломит.
– Объехал нас хитрый солдат, - всхлипывал Голянский, шлёпая губами, всего лишил, по миру пустил!
– Сон я нынче видел, - сказал Парамон, - летят по небу петух без хвоста, утка без крыльев, гусь без перьев...
– К чёрту сны! К дьяволу приметы! В тартарары предсказания!
– вдруг закричал князь и так хватил кулаком по блюду с окрошкой, что осколки разлетелись по всем хоромам, а окрошка залила ковры, пол и княжескую бороду.
– Мне ворожея говорила, что беда ко мне ночью придёт. А беда среди бела дня пожаловала! Днём вчера я богатства своего лишился! Днём самолично эту треклятую бумагу подписал! И даже имени в бумаге той не проставил - кто ж теперь хозяином в Болотном краю будет?..
– Найдутся доходам твоим хозяева, найдутся, - утешил князя Голянский.
– Мужики пятнадцать лет никому не будут податей платить - и вся недолга... За пятнадцать-то лет как они разживутся!
– О-о-о!
– застонал князь и принялся выбирать из бороды куски окрошки.
– Это мне стонать нужно, - зашлёпал губами Голянский.
– Меня отныне по приказу графа по всему Заболотью ищут. Граф убытков своих мне не простит вовек... Выходит, мне отсюда теперь - ни на шаг. Ты,
– Да, вот в прежние времена, помню, - заскулил князь, - и приметы, и сны - всё лучше было, вернее... Не могу я тут жить после того, как у Игната в приказчиках побывал! Мужик, конюх, повар, псарь - все надо мной потихоньку смеются... Не могу! Спирька! Готовь обоз на Москву!
... Спирька и Парамон попытались было свою долю за мельницу получить, но отступились, испугавшись гнева мужицкого, и вместе с князем уехали из Болотного края.
Голянский остался жить в опустевшем княжеском доме. Вёл себя смирно ниже травы, тише воды: всё боялся, как бы граф Темитов о нём не прознал.
На том поле, что лежало возле мельницы, урожай удалось спасти. Зерно поделили меж всеми жителями села поровну. Оно их и спасло от голодной смерти.
– Не то чудо, что в засуху великую мы зерно молотим-мелем, приговаривал при этом дед Данилка, - а то чудо, что мельница Чёртова, омут Бесов, а мука смололась - стала мужицкой.
... Как-то раз купалась Стёпка на реке, возле брода, и приметила, что в песке монетка поблёскивает. Подняла - монета квадратная, чудная.
Тут Яков на возке ехал. Стёпка ему находку показала.
Яков сразу узнал княжескую "медаль" - знак об уплате пошлины за бороду.
– Что это, дяденька Яков?
– спросила Стёпка.
– Да так, - ответил Яков, - остатки от князя-батюшки!
– и забросил "медаль" в затон, откуда обычно пиявок для Стоеросова вылавливал.
Через год вернулись из Москвы в село Спирька-Чёрт и поп Парамон. Тихие, пришибленные. Жить стали скромно, со всеми в ладу быть старались.
Ну, мужики - народ, известно, сердобольный да отходчивый, зла не помнят. Сколько раз из-за этой доброты своей сами себя же и наказывали, а все равно доброе сердце всегда верх берёт.
По селу даже разговоры пошли - зря, дескать, братьев обидели.
– Поживём, увидим, - сказал Игнат.
– Волк тоже овцой притворялся, пока овечья шкура не сносилась.
Сам Игнат редко в родном доме бывать стал. Бабка Ульяна со Стёпкой в избушке печь топят, пол моют, лавки скребут - вдруг Игнат заявится? Он же, бывало, в родное село от зимы до зимы и глаз не кажет - недосуг.
– Хоть бы отдохнуть денёк-другой, - мечтательно говорил Игнат, появляясь в своей избушке.
– На печи полежать, с земляками поговорить!
Но на другое утро, выходя из избы, Игнат непременно сталкивался носом к носу с ходоками из дальних сёл и деревень.
– Помоги нам мельницу приспособить, - просили одни.
– Плотину-запруду построить надумали, а вот как, не ведаем, - говорили другие.
– Заел нас вконец приказчик-самодур, - жаловались третьи, - выручай, Игнат, проучи зверя лютого!
Солдат сердился, гнал от себя гонцов, вздыхал тяжко, но каждый раз дело кончалось тем, что натягивал он на плечи свой старый кафтан с медалью за Полтаву, брал железный посох в руки и уезжал-уходил налаживать плотину, бадейки к мельнице приспосабливать, "учить" приказчика.