Сказания о недосказанном Том II

Если бы не была она одета в такую красоту,…послал бы её, к её же родной прапрабабушке. Ах, это сердечко, моё сердечко, не каменное же оно, да ещё и влюбчивое.

Не устояло, от ттакоого… Тттаакоой ккрасоты.

Она немного успокоила его и, сама уже не так сбивчиво и горячо говорила. И, и, повела его, как малого телёночка на верёвочке, на лужайку, пощипать травку муравку к тому месту, где вчера во время шторма на берегу, она сделала отметку на песке.

Её отметку смыло ночным штормом, но камень чуть выше показал, где ему войти в совсем ещё свежие и прохладные маленькие волны. Погрузиться, да ещё и без бинокля, да ещё и под водой, эх бы, водолазный шлем был быы, пригодился… быыы, а какая там глубина ещё посмотрим, сказал слепой, посмотрим, если увидим. Вот бы тебе, сейчас, жабры, и перепонки, хотя бы как у лягушки.

… А ведь были же, были, и не так давно, говорят трепачи…, ой, нет, профессура, были, имелись, каких – то десяток миллионов лет тому. Даа… Поздно родился, воот бы…

Водичка оказалась, конечно, мокрая, как и полагалось, но такая свеженькая, святая, как в Рождественские морозы.

А она, краса, русая коса, почти шептала моему сердечку, левее, немного, левее, чуть позже пела – правее.

Я даже не добрался до буйков, которые всегда кричали стоп, дальше ни шагу. Да и спасатели ещё не прибыли. Рановато. А хорошо бы и отдохнуть уже на красном буйке. Дудки! Никакого отдыха и перекура.

… Серебряные струны её сердца, почти Арфа в Большом театре, трелями соловьиными живойкрасавицы в полголоса пропели -ныряяй!!! Правда, последнее, слово -крещендо, как литавры. Как нагайка для рысаков не орловских…

Какой тебе ныряй, у меня же не шлем-шар на голове, водолазный. Отдышался. Опустил голову под воду. Посмотрел, и чуть не пошёл ко дну от такого, …шагами даже прошёлся, забыл, что я в воде, неет, таки под водой. А оно, оно там сияло. Такое только в кино показывают, лучики идут, сияют от этой кучи драгоценных каменюк и металла золотоплатинового, во все стороны света…идут, северным сиянием перемаргиваются…с морским царём-батюшкой перемигиваются.

Он, ну, я – резко сделал вдох, искры из глаз сыпанули, и взял курс на это сияние.

Правая рука – загребущая, схватила это сверкающее, теперь как сварка-огниво, а оно, это огниво казалось и руку обожгло. Ладонь будто прошили швейной строчкой, машинкой швейной,– «Зингер». Сунул молниеносно в плавки. И бегом, что силы, замахал руками и, взял курс прямо на неё, эту красу. А она, а она. Совсем истеричным, меццо – сопрано,дебелых певичек,такое громкое ржание, почти орловских красавцев, племенных рысаков…

И куда девалась ласковая мелодия, её, наверное, ласковых, наверное, нежных, наверное, вишнёвых, и, уж точно… медоовых губ…

Она кричала…

– Ну, ну что ты, ну нырни ещё хоть раз. Ну, хоть один разок!!! Чуть левее плыви. Ныряй!!! Левее!!! Ныряяй! Ныыряяяай…

А он, будущий художник, запел, правда, про себя, почти Фёдор Иванович, эх раз ещё рраз, ещё много, много раз…

– Не буду…

И тебя забуду. Холодно. Замёрз.

– Узурпатор…

Не стану, а топотом не встану…

Потом, изойду поотом, холодным, предсмертным… нырять…

Сказал он сам себе внутренним голосом.

… На берег странный и пустой, он вышел слегка покачиваясь. Зубы стучали, выбивая мелодию ритма старого аппарата морзе. Он с трудом пояснил, что воды в море оказалось очень, много, и она, эта водица, ещё и холодная. Сказал, что замёрз, и что очень глубоко, таам. Надо же…

Она подошла совсем рядышком, и глянула туда, где он спрятал, наверное, её перстень, не держать же было его в кулаке. Подумала она. Не доплывёшь таким брассом, одной ладошкой, хоть и загребущей…

Да. Нет. Она просто ничего там не увидела. Успокоилась.

Он сам, медленно оттянул верхнюю резинку плавок и заглянул туда, где должна теперь храниться драгоценность её бабушки. Она тоже смело, но без вожделения, не до того, заглянула, резко нагнулась, как будто собиралась нюхом служебной собачки…ищут, которые наркотики, найти…спрятанное,…наверное, искала и не могла найти, обязательно найти. Искать и найти, во что бы то ни стало…

Увыы…

Там ничего не было. Там было пусто.

Она уцепилась…

Сразу, молниеносно, двумя руками до самых до дрожащих его худых, костлявых коленей… стащила костюм Адама, трясла и его самого вверх-вниз, и пела, своим меццо – сопрано.

– Где? Тут же всё было, сама видела, перед этим историческим заплывом. Она явно, тогда видела его мужское достоинство, ясно, ярко весь прибор даже через плавки видно было в полной красе и не только не спутать при таком рельефе, почти горельефе – такое, такое,… отличие от её, женского устройства…– через, сквозь его плавки.

Он тоже нагнулся, внимательно посмотрел туда, где оно должно было быть. И, правда, там ничего не было.

Непонятные какие – то две складки, пирожка с капустой, как у женского народонаселения, училищных, перестарелых натурщиц.

Рыдать от горя, от такой потери, его сердечко уже было готово и он не вдруг, а вспомнил, вспомнил как в детстве, они жили тогда на Арабатской стрелке, море, море, радость, и тогда, в те годы такое случалось. От холода, да ещё утром, когда долго, до посинения ныряли, плавали. Вот тогда и услышал он эту панацею от подобного страха… Купались то голенькими, пустой берег, малыши, такое от холода случалось.

Пацанята спрашивали, а им отвечали, взрослые, конечно -от холода твой свисточек в попу спрятался, затянуло его туда. Там, потеплее. Но тогда это действительно был свисточек, маленькая такая запятая! А тут! Такое. И как корова языком слизала, говаривали тогда на Украине. Делааа…

*

Солнышко крымское уже хорошо пригревало и он…

Она видела, как он поправлял своё Адамово одеяние. Внимательно смотрела на этот ритуал и, увы, изучила все складочки этого костюма, но так ничего и не блеснуло. Не было ни сверкающего лучиками драгоценного её перстня и, даже…и, даже…признаков того, что ещё совсем недавно украшало его худощавую, и почти спортивную фигуру. И этот студент скоро, ну совсем, совсем скоро будет, а теперь уже, будет ли настоящим мужчиной.

Она глубоко вздохнула. Глубоко… Мы так вздыхали, когда прослушивали мелодию «Гибель Титаника» в исполнении на гавайской гитаре, ещё в ремесленном училище, в пятидесятые годы…

Потом ещё разок охнула и медленно, на распев, расставила глаза, как хамелеон смотрел – один глаз на Кавказ, а другой на север. Нежно посмотрела.

Спросила – ты девка?

А?

Плавки, при помощи её нежных, ласковых пальчиков… сползли ещё ниже. Её испуг был как гром среди ясного неба. Там, в плавках…до того она видела и различала явные и ярковыраженные признаки полового различия… до того… до того заплыва. Может русалки его отвинтили? Рассказывали,бывает такое, лежу, на пляжу, а его и меня нет, я говорят, лежу, а его всё равно неет…