Сказания о недосказанном Том II

Говорят в тех широтах, где лёг на дно морское Титаник, тоже нашли одного, на айсберге, лежит себе и ничего, а сколько десятилетий, прошло, ушло, пролетело, как огурчик, целенький, правда в сосульку превращённый, и билет в кармане. Не зайцем был там, значит, не высадили как зайца. А жаль. Пил бы сейчас кофе. Тепло, хорошо. Таакой красавец. Как он только умудрился прыгнуть на этот айсберг, такой размерчик. Теперь и тем, на Кавказе кто – в трещинке ледовой, – не жарко.

Так вот что. Кому что, а курочке просо.

Тебе, сынок пишу. Для науки, – кому льзя, а кому нельзя.

Кровная месть

… Всё тот же мотороллер Вятка.

Еду себе, еду. Кррасотааа.

Дышу, не надышусь.

Смотрю и радуюсь.

Справа на горе не очень высокой, бегут себе да бегут, тоже видимо лёгкие свои прочищают, как и я, – два горца, одеты,– в костюмы, исполняют национальные танцы, как в передаче играй гармонь, и периодически постреливают. Ножами и саблями не играются, как наши кубанские в ансамблях песни и пляски. Неет, думаю, это не танец с саблями и, конечно не Гайянэ. Это скорее парафраз на тему народных танцев и песен. А чуть дальше бегут ещё два. Но точно вижу не зайцы, не похожи и на вепря с клыками тоже не совсем силуэтом смахивают. Не понял, что это за охота, когда только им охота… А женщин и, и не видно.

Дал газу, побежали покатились быстрее, от таких браконьеров… Ну что это за скорость, по трассе, да с горки, – сорок, да если ещё ветер в спину, то на пять км, не догнать не перегнать, лошади в одну лошадиную силу, если ещё с оглоблей. Даже без них. Еду, пригнулся, быстрее пошла, засекал. Поворот.

И вдруг.

Из-за поворота.

Те, которые два горца, совсем не похожих ни на зайцев и на волков. Один сразу сходу прыгнул сзади как пассажир, так девчёнок возят там в Орле, в турпоходах, по Тургеневским местам. Но у меня багажник с рюкзаком, и, и паяльная лампа сверху привязана. Мини кухня, кочегарка.

А.

А он уцепился за мои плечи как влюблённая туристочка из городского клуба Глобус. И, и, шепчет хриплым, совсем не женским нежным голосом, гонии! Гони, отблагодарю по царски. Гони брат…Гоонии !!!

Но, не мои, не лошадиные силы, и не моего мотороллера, на таком, не гоночном, не отреагировали, и тогда тот, что был с ним, не охотник и без двустволки, бежал долго, и толкал, не очень, видимо у него, не было лошадиных, ни одной силы. Дорожка пошла вниз. И, и мы добавили скорость. Толкач, буксир, иззаду, как говорил мой тесть, отстал. Мы вышли на космическую скорость. Спидометр, стрелкой показал целых 40. Потом вдруг я заметил, что стрелки охотники за не пушным зверем, пересекают наш путь по горе, и, и, тут мой пассажир взвыл,

– Влево, влево! Уходим. Уходим.

Ушли.

А те с двустволкой поняли, что такого оленя не догнать. Но мы шпарили на всех газах. Он только просил, нну ещё, нууу, ещё немного. Даавай, гони. Спаситель ты мой…

– Да, самое, главное, потом оказалось, они всю дорогу, весь наш спринтерский марафон, стрелки охотники, аккомпонировали, салютовали, почти как в Севастополе на день флота, двойными дуплетными выстрелами, и, только мой пассажир слегка добавлял слова песенки – оой, ооой, яблочко да на тарелочке, а потом дома допел… оой, девочки, где ваши де, де ваши деточки. Но сейчас у него духу хватало только на заикастые неразборчивые.

… – Ммать твою, дробь…

– Ой.

– Картечь.

– Ох, бекассииная,

– Уух, волчья!

– Мамочка.

– Ой. Ещё…

– Оой ой ой…Скорррее домоой…

*

По горному селению без намека на дорогу, там видимо гоняли на двухколёсной арбе, с колёсами выше моего роста, и железными шинами. Как у нас в Крыму древние ископаемые, жители, на Мангуп – Кале.

… Аул. Архитектура почти наш Гурзуф. Крыша одного соседа – дворик другого и так далее, потом пошли домики отдельно, и, камни, каменюки, скалы, и норы в скалах. Да, ещё и грецкие орехи, побоольше ростом, больше тех несчастных, …какого то, там баобаб, без баб.

Приехали.

Стали.

Он почти свалился с моего мотороллера – прям таки близнеца, брата, трёхгорбого верблюда. И, и сразу нас окружила целая толпа родных, которые по его виду и сочными народными фольклорными тирадами, после его размахивания руками, понял, что я спаситель.

Меня почти на руках усадили туда, где, потом я узнал, по большим праздникам, очень большим и не часто, восседал, на таком троне только старейшина их рода, которому совсем скоро стукнет единичка с двумя нулями.

Оох…

Спасённого начали быстро раздевать, правда, только по пояс, и тогда я понял, что разные отметины на его спине они криками, воплями определяли чудо спасения. Картечь, для волка, потом пуля, хорошо чиркнула, а не пробила правый бок и застряла в консервной, моей банке. Меня тоже недолго объясняя, раздели. Видимо его спина и то, что пониже сидело на моём рюкзаке, были отметины. Некоторые запутались в тряпках.

Потом, пулю, нашли в консервной банке, красота, ещё одна сгущёнка с изюмом свинцовым!

А, а, на моём шлеме была, с правой стороны, чуть повыше уха, тоже отметина явно не бекасиной дроби. Хорошо, что шлем мой самодельный был такой вязкий, папье – маше. И лак много, много слоёв. Делал, мастерил целых полгода. Спас. Молодец. А все смеялись, одоробло, а не красота. Потом, позже ученица написала песню, ставшую гимном художественной школы, где я преподавал, там, про этот след от пули на моём шлеме, мазок, явно не мастихином по холсту художника, она, Наташка Захарова написала… и, над шлемом учителя слёзы ронять, как Гамлет над черепом Ёрика*…

А дальше, а дальше, всё запуталось в голове. Много тостов, много вина.

И.

– И, и, как, удивительно, странно, много красивых стройных девочек, девушек, девиц, которые любовались таким сказочно смелым и красивым героем, каждая так мило улыбалась и, конечно готова была со мной, почти геркулесом, воином, защитником их семьи, подарить их роду такого же смелого спасатея – М. Ч. С.

Долго потом убеждали, что это так положено, по их традициям, и этого героя, сына героя, назовут моим именем. Тебе построим дом, и будешь совсем нашим, до конца дней твоих в почестях и милости всего нашего рода. А если тебя дома ждут, ну чтож, это твоя воля. Но запомни, ты сделал такое великое дело, закрыл этот вопрос – мести.

По нашим правилам это был последний день, теперь мы не боимся, нет страха – потерять нашего человека.

Дни пролетели как один час, но я уехал своим ходом. Голова была светлая ясная. И было очень жаль, за ту часть нашей встречи, когда я им объяснял, что это дурно – закон кровная месть, и вообще это большая ошибка. Глобальная, а не закон гор – мстить. Простить один раз, и. Прервётся годами десятилетиями эта цепь, – месть, убийства не винных. И, Бог никогда, никому не прощает грех, страшный грех, самый страшный – убийство, Человека. Случайное и то имеет свои сроки, степень, тяжесть и, ожидание такого ужасного, но Божественного наказания.