Сказания о недосказанном Том II

В тот вечер вернулся к норе, но не вошёл, около его жилища стояли запахи, резкие, гадкие – не помнит такое. Помнил запах учительницы, запах хлеба, помнил запах девочки в красном платьице, но ни этот. Девочку в красном он видел и слышал не раз. Этого запаха он не боялся. А это был другой. Вот и обрывки шерсти. Это мерзкая кошачья шерсть. Откуда она здесь? И почему смешался запах девочки в красном платьице?? Он часто видел её у опушки недалеко от норки. Она сидела и долго рисовала. Потом оставляла ему тот заячий хлеб, печенье, и этот аромат долго оставался в памяти.

Заяц не знал, да и не мог знать, что эта девочка была на пленере, и жила в лесу без мамы. Без сестры. Без младшего братика. И не знал зайчик, что она скучала по дому, по своим душистым грядкам клубники. Там в огороде, стоял её дом, у излучины реки, и огромные ивы хранили прохладу летом. Висела верёвка, с которой пацаны, смело раскачавшись, весело с визгом и воплями ныряли, бултыхались, шлёпались и просто ныряли в воду.

Девочка ещё не знала, что за чувства щемят в её сердце. И все три – её соседки подружки теперь с нею вместе, в лагере.

Весело в лесу, они учились в художественной школе. Им нравилось рисовать и писать акварелью этюды, на воздухе. А она чувствовала и знала, что получается у неё. Ни у кого так не было интересно точно и красиво. Она это понимала. Но что-то непонятное творилось сейчас в её душе. Радость была, с какой – то грустинкой. Неужели это грусть по маме, или брату? Нет. Это не так. Это не та грусть. Это не то чувство. С мамой всё ясно. Было ожидание чего то…

… Ночь. Сон. Была гроза. Утром открыла глаза. Неет. Ещё не открыла. А сон? Сон уже ушёл. Её лицо гладят лучики солнышка.

Вот лучик коснулся её щёк, подбородка. Скользнул по щеке, забрался в ямочку на щеке. Она улыбнулась. Лучик остался в ямочке. Засмеялась, девочка и обе ямочки заполнились солнышком.

Ночью была гроза, дождь шуршал по палатке, приходил учитель. Поправлял крепления, сорванные ветром.

Она ещё не проснулась, а лучи, прикосновение тепла было. Может это не солнце? Может это первые лучики чего-то непонятного, не испытанного.

В пятнадцать лет у неё уже были крепкие ноги. Она уже была девушкой. Светлые косы, выгоревшие на солнце, свисали ниже крепкой гибкой талии, на шее, на висках, на лбу блестели сияющие колечки её золотистых волос. Улыбающееся лицо светилось от этих кудряшек, от улыбки, и от того, чего она ещё сама не понимала. А зайчик, да что зайчик, ему не дано, то великое человеческое чувство. У него инстинкт. Это страшно – инстинкт. Зайчик об этом не думал, он ничего этого не понимал.

Зайчик не знал, что они и подружки и учитель, ездили в город, за аккордеоном, она, подруга и учитель неплохо играли. В городе пили квас. Так после лагерной пищи вкусно – квас. Потом гоняли по просёлочным дорогам на его машине, рвали васильки, и в последний день признались с подружкой, что взяли без разрешения в его машине две конфетки, жёлтые горошины. Смеялись и рассказывали, как потом переживали. Он улыбался, а они тогда почти дрожали от страха, а он смеётся.

Вечерами сидели у костра, рядом с ним, он был большой мастер страшных историй. А сколько этих историй было в его голове и в жизни. Он много путешествовал, один. На мотоцикле.

И девочке в красном платьице, снова непонятно, что это? Почему это какое-то замирание сердца. Нет. Это не страх.

У неё давно уехал отец. А как хотелось увидеть его. Может это и есть та тоска, через него. Он ведь всего на пять лет моложе отца…

И, на занятиях он всегда давал советы, больше радовался её удачным этюдам и рисункам, когда выполняли задания на пленере и тихонько её называл Шепелявчик. Почти так её в детстве величал отец.

Вечерами играли в ручеёк. Они часто стояли вместе и держались за руки. Другие девочки и ребята тоже стояли часто с ним. И всегда смех, шутки.

Зайчик видел, однажды, как они сидели трое на огромном камне – валуне, среди бескрайнего поля. И маленькая девочка, подружка, сбивалась, волновалась, но играла на аккордеоне и пела. Потом было поле цветов, нюхали заросли шиповника, и он рассказывал, как пахнет степь весной, на его родине в Крыму. Как пахнет цветущий барбарис, лаванда, полынь. Он бывал часто в Москве и, в редакции Огонька, первые космонавты рассказывали, что они в полёт брали с собой маленькую веточку полыни. Запах Земли. Какой воздух там, на его родине. И как он хочет туда. А они удивлялись, – неужели, где то может быть ещё лучше?

Зайчик всё видел и слышал. Он был там с ними, но не понимал и не чувствовал того, что дано понимать и чувствовать им, людям. Зайчик не знал – несчастье это или что – то другое, светлое. Не понимал.

Потом сидел в своей запасной лёжке – под сосной, а они, целая куча ребят и учитель, смотрели в его норку. Не ломали, не ковыряли палками, а просто стояли и смотрели. Потом опускались на четвереньки и смотрели на заячью маскировку, на зелёную траву у его гнёздышка…

Потом положили заячьего хлебушка, так он называл кусочки, которые они принесли ему в подарок. И раньше приносили эти кусочки хлебушка. Конечно, он этому был рад.

Уезжала девочка из лагеря.

Остались там, палатка, лес, страшные истории, рассказанные учителем, ручеёк, и, конечно зайчика. Скоро встретит маму, брата, сестру. Но почему так не хочется уезжать? Почему так тянет опять сюда в лес. В палатку, к костру? Почему. Будет ли такое потом…

Хочется спать в палатке, проснуться, а в ямочках на щеках снова было солнышко…

Заяц остался в лесу один.

Тихо. Нет людей – ребятишек.

Нет шума. Тихо.

Ох, тихо. Так тихо, что бежать хочется…

Убегать? Куда? От кого?!

От самого себя.

Своего одиночества.

И заяц затосковал.

С чего бы это?

Тепло. Много травки зелёной.

Впереди лето.

Затосковал. Что – то не похоже на зайца.

… Закричали вороны, пошли по небу рваные тучи.

Тёмные.

Чёрные.

Упрятали Солнышко.

Быть ненастью…

Сидит заяц в своей норке. Гудят деревья. Гнутся от непогоды. Воет ветер. Вот и дождь пошёл. Хмуро. Льёт. Поливает дождь.

Тепло в норке.

Летнее тепло, в его душе.

Живёт он прошедшими днями.

Живёт хлебушком заячьим, печеньем, которое приносила девочка в красном, платьице.

Уехала девочка из лагеря. Она всё знает о зайчике.

И зайчик знает всё о ней.

Они ещё долго будут жить этим прошедшим летом.

И всю холодную зиму согреваться воспоминаниями.

Заячьим хлебушком.

Мы на мушке

… Там, на Кавказе, чуть подальше того озера, за двумя горками, если по прямой, вертолётом, горки чуть повыше наших, крымских. Правда, даже летом там не жарко. Шапочки на них беленькие, и не только Казбек с Эльбрусом, ледники да снежок припорошил эти пики всякие, даже помню пик Ине, был, красота. Домбай. Правда, целая аллея погребенных. Чуть подальше. Альпинисты. Бывало такое. Они, правда, остались таам, далеко в горах, замёрзли, засыпало снежными лавинами, провалились в километровые трещинки в тверди не земной, – ледниковой. Видимо и мамонтов таам встретили. Тоже свеженькие, но холодные и душой и телом. Зато сохранятся надолго. А здесь аллея табличек, и, даже бедным родителям негде омыть слезою усопших, своих деток, так бесславно и бесследно ушедших, покорять покорённые другими, уже много, много раз эти, хоть и красивые, но строгие, знавшие себе цену, вершины.