Скажи это Богу

из очков вылетело левое стекло, оправа была расплющена, но сами-то очки как предмет острой для меня необходимости, - они-то при мне были! На мне. Заботливые бандиты? И вторая сумка, и пакет с продуктами для ребенка, и так далее - все при мне осталось. И совсем уж для иронии - в руке у меня, говорит дочь, был пластиковый стаканчик. Она нашла меня на коврике под нашей дверью. Сумки вокруг валяются, и я сижу в беспамятстве, а в руке держу белый одноразовый стаканчик, пустой. Что за фарс?

Дочь сказала, что весь вечер 14 февраля 2001 года Степан Фомич особо судорожно вопрошал: "Мама не пришла? Мама не пришла?" Потом она, устав отвечать на этот вопрос, легла спать, но телефон продолжал звонить...

Все это стало вспоминаться в новом свете, когда вдруг выплыло предположение, что нападение случилось не в метро, не на улице, а в родном доме. На эту мысль наводила неокровавленность лифта и первых четырех этажей. Но с этой мыслью - с другой стороны - в лоб сталкивается вопрос: где же я была целых четыре часа - у соседей? Тогда почему не сработал мобильный телефон? А куда же я рвалась, если была в безопасности? Понятно, что безопасностью и не пахло. У меня хорошие соседи. Случись что странное - мигом вызвали бы всех врачей на свете и всех милиционеров, а может, и пожарных, на всякий случай.

Почему я в бессознательном состоянии вообще могла пользоваться телефоном и у меня никто его не отбирал? Как и зачем чья-то аккуратная рука попала ко мне в сумку, на самое дно, за кошельком, не переворошив ничего более? Что было в моем кошельке такого, чего там не должно было быть?

Деньги? Не очень уж большие. Мои талисманы и легко дублируемые документы? Кому они нужны на фиг.

В тайных складках кошелька жила завернутая в пять долларов маленькая фотография Степана Фомича, надписанная его рукой: "С любовью". И вот уж об этом действительно знал только он.

Следующий вопрос: ну и чем этот крошечный снимок опаснее тучи разнообразнейших документов, иллюстрирующих три года нашей совместной жизни и деятельности? Билеты на самолеты, буклеты разных стран и городов, счета из банков и ресторанов, сертификат о пребывании на краю света, фотографии, прочую дребедень - я все трепетно хранила, это было священно. Правда, на билетах не написано: "С любовью". И все-таки: что случилось?

Вот и не знаю, как связать несвязуемое.

Зачем меня били в лицо, а не, например, по затылку? Оставить, если выживу, метку, изуродовать? И откуда я знала, что меня ограбили: ведь это было первое, что я сказала дочери, когда она открыла дверь на чей-то настойчивый звонок, не мой. "Меня избили и ограбили". Конкретно. Я тогда еще не поняла, что это было покушение на убийство. Я еще надеялась, что это хулиганы понервничали. Но, как объяснил мне следователь, они нервничают по-другому. Во всяком случае, не развозят жертв по домам.

Итого: где я находилась в промежутке между 23.35, когда вошла в метро "Кузнецкий мост" через турникет ? 256, и 3.40 утра, когда кто-то стал трезвонить в мою квартиру, так чтобы дочь проснулась и открыла дверь - и обнаружила подброшенную к двери окровавленную мать?

Самое трудное для маленького индивида - при обнаружении рваной раны на голове внятно ответить на простой вопрос: "Что с вами произошло?"

Невероятно трудно. Варианты?

"На меня упал кирпич". Назовем это так.

"Я нечаянно прошла мимо дома, с крыши которого время от времени падают кирпичи".

"Мне наглядно продемонстрировали, что кирпичи летают".

Или как?

И вот я стою, смотрю в окно, надеясь, что солнце наконец догадается восстановить свой обычный ход. Но оно слоняется по небу, и не видно конца-края странностям жизни солнца.

Однажды мне удается отвернуться от окна, и тут мозги делают сальто-мортале. Следующий кадр: я в постели. Наконец-то я вижу потолок, стены - ну хоть что-то, кроме окна и блудного солнца. Наверное, в тот день я начала выздоравливать, потому что после того сальто я начинаю плакать и потом еще почти год лью слезы почти без перерыва. Опухают глаза. Вечная молодость дает сбои, растут мешки под глазами, я толстею и прочая гадость.

Через месяц после контузии ручки зачесались: опять книжек понаписать захотелось. Профессия у меня такая.

Хвать бумагу - а руки не работают. Ни на компь?ютере, ни от руки, ни от задней левой ноги, - никак не могу сочинять. Почерка ручного - просто нету. Буквы пляшут так, что любой графолог обрадуется: редкая патология, просто чудо! Компьютер не поддается, поскольку все клавиши стали похожими, как близнецы, и даже мое вековечное умение печатать вслепую не спасает, поскольку "близнецы" разбегаются абсолютно и своевольно. И все буквы - одинаковые.

Интуиция разбушевалась так, что пришлось выпить очень много водки, дабы заткнуть фонтан. О, в нем не было золотых рыбок!..

Что делать?

Деньги кончаются, здоровья нет, работать не могу, любовничек, драгоценный Степан Фомич, завел себе гаремчик и похваляется им предо мной; дочь в панике, лицо изуродовано, мозги желеобразно трясутся от малейшего шага, подруги говорят глупо-утешительные речи, бессонница лютая, милиция никак не может найти невообразимых бандитов с уникальными манерами, все-все в жизни покосилось и упало в тартарары.

Кроме того - наступила весна, от которой мне и раньше доставалось по первое число, а тут уж она и во?все некстати нагрянула со всем своим природопробуждением, и все веселые хрустальные ручейки, полные чужих подснежников, потекли сквозь мое сердце мутной лавой с гвоздями.

Это, Анна, я сейчас могу столь чеканно живописать то состояние и даже благодарить то состояние за экс?терн-обучение меня уму-разуму. А тогда я могла только воздух глотать и бояться каждой ночи.

Был февраль, потом был март... В тесной эколого-филармонической нише нашего двора соперничали коты и вороны. Первые, понятно, больше по ночам, вторые - как повезет. Вороны почему-то не решались каркать, покуда вопили охваченные истомой коты.

Наверное, я все-таки иногда засыпала, потому что я помню сновидения: яркие до рези в глазах бирюзовые картины моря. Вкупе с хвостатыми дворовыми вокалистами они помогли мне принять одно немаловажное решение: остаться в живых. Море, коты, вороны - чем только не утешаешься, когда очень прижмет!..

(См. Приложение 7)

Доктор выxодит на тропу

Профессор, замерев всем телом, следил за руками жены: левая на пульсе Тимы, правая очень медленно легла на ее лоб и чуть сдвинулась на брови и вот уже накрыла глаза девушки мягкой ладонью.

– Не закрываются, - прошептала жена, повернув изумленное лицо к мужу.
– Веки очень твердые.

– Хорошо, хватит, пересядь на мое место. Главное, она жива...

Профессор решил попробовать сам. Уж его-то руки дрожали, как у лихорадочного, а деваться все равно некуда: Тиму надо привести в чувство - хоть в какое-нибудь из известных ей. Или придется - в неизвестное.

В омертвевшей тишине клиники раздался звонок. Профессор подскочил. Он напрочь забыл, что сегодня - день очередного визита Алины.