Скажи это Богу

Вот в те дни я и повстречала на Чистых прудах одного забавного человечка. Подстелив под себя полиэтиленовую скатерть, он сидел на скамейке, укутанный в толстое шерстяное пальто, похожее на плед.

Я гуляла по аллее вдоль пруда - и вдруг вижу это чудо в перьях. Сидит с книгой. Вязаную шапочку надвинул на брови. Читает быстро-быстро страницы две-три, потом возвращается к началу, достает из кармана какой-то круглый предмет с кнопкой - и опять читает прочитанное. Большую половину его скатерти, расстеленной на скамейке, занимали прозрачные пакеты с книгами. На меньшей половине скатерти сжался, скукожился, а может - сосредоточился, не знаю, вот этот человечек в пальто. И такой он был милый, странный, уютный, нелепый, что я не выдержала и пошла с ним знакомиться. С этим у меня проблем не бывает. С незнакомыми людьми поговорить - да хлебом не корми!

– Добрый день, - говорю, - можно мне тут присесть?

– Да-да, добрый, можно, - торопливо отвечает он, не поднимая глаз, и опять хватается за круглый приборчик с кнопкой. И опять читает прочитанное.

– Как поживаете?
– спрашиваю.

– Еще немного, еще чуть-чуть...
– бормочет дяденька.

Ну, думаю, это вряд ли, что еще чуть-чуть. Скорее всего важная и трудная работа у него, раз такой он весь сосредоточенный, аж кончик носа дергается.

– Вы читали Чехова?
– вдруг спрашивает он.

– Читала.

– Нравилось?

– И такое бывало, - улыбаюсь я и думаю: посмотрит ли он хоть раз в мою сторону?

– Говорят: гений, гений...
– бурчит дяденька недовольно.
– А где?

– Что - где?
– не понимаю я.

– На какой странице?
– И он вдруг резко повернул ко мне свое маленькое лицо с аккуратными морщинками вокруг синих глаз.
– Вы кто будете?

– Алина. Гуляю, воздухом дышу.

– Вот вы молодец, детка, что гуляете, а я вот битый час ломаюсь тут и уже дышать не могу. Воздухом.
– И он с грустной миной полез в один из пакетов, пошарил и вытянул следующую книгу.

И все сначала. Читает, перечитывает, приборчик с кнопкой, тяжелый вздох.

– А что это у вас?
– не на шутку заинтересовалась я.
– Что вы делаете?

– Считаю. Это - секундомер. А это - Чехов. Я три?дцать раз просчитал "В овраге" и не могу поймать...

– А что вы... ловите?
– удивляюсь я.

– Я ловлю момент истины, - грустно пояснил он мне, очевидно, полагая, что я его понимаю.

– Чехов никогда не описывал корриду, - пытаюсь я вернуть его на землю.

– При чем здесь коррида?
– Он наконец вгляделся в меня внимательно и будто даже вынырнул из великих глубин, в коих барахтался до моего появления.

– А при том, что "момент истины" переведен с испанского: это когда специально обученный человек попадает острием своего смертоносного оружия в уязвимое место специально обученного быка, и последний начинает умирать.

– Да что вы!
– Дяденька потрясен.
– А почему же все пишут книжки, статьи, делают телепередачи с таким... хм... убийственным названием? Вы замечали - сколько этих моментов истины в заголовках?

– Конечно, замечала. Но я не из тех, кто любит писать в дорогую редакцию. Образование - дело личное.

– А надо, надо писать!
– Он вдруг совсем опечалился.
– Писать!.. Это страшное дело.

– Почему же?
– Я поняла, что он уже перескочил на какую-то другую тему. Мне стало еще интереснее.

– Вот мне заказали сценарий. Я их по жизни написал тучу. Но тут понадобился такой сценарий, чтобы все близко-близко к истории нашего дорогого Отечества, документально, как у Чехова в рассказах о мужиках и бабах, но с элементами триллера, и чтобы все плакали от разных чувств. Понимаете?

– Наверное, понимаю. Но не вижу проблемы. Нормальный заказ. Надеюсь, вы вовремя сдадите текст, - утешаю я его.

– Нет, не понимаете, - вздохнул он.
– Вы, наверное, никогда не писали ни прозу, ни драматургию.

Я промолчала и стала что-то искать в своей сумочке, чтобы отвлечь дяденьку от расспросов о моей основной профессии. В магазинах города активно продавалась моя новая книга.

Он уже не мог остановиться. Какая-то беда переполняла его сердце и рвалась наружу.

– Я с секундомером, тридцать раз, очень внимательно прочитал гениальный, как сказал мне заказчик, рассказ Антона Павловича "В овраге", от которого я и без секундомера плачу, как обиженный ребенок, - и ни разу не поймал момента, где у Чехова начинается драматургическое, каноническое, обязательное в любой завязке вдруг!.. Вы понимаете? Чехов пишет без вдруг! Или я полный идиот.

Дядечка поежился, поплотнее закутался в свое пальто-плед и устремил прямо в пруд загоревшийся взор. Видимо, надеялся остудить его в ближайшей проруби. День был теплый, лед пошел пятнами, похожими на проталины.

– Вы чересчур самокритичны, - встряла я в его мероприятие, опасаясь, что пруд растает раньше срока и выйдет из берегов, кипя и булькая.

– ...даже в "Даме с собачкой", даже в ней, - продолжал он свою невероятную исповедь, - нету никакого вдруг, потому что сначала появляется она, а потом он. Вот если бы сначала он, а потом вдруг она...

– Они появляются одновременно, в соседних предложениях. А на другой странице, при посредничестве белого шпица, начинается ваше вдруг, - попыталась я еще раз.

– Ничего подобного, уважаемая, ничего подобного!
– воскликнул он и для достоверности протянул мне одну из книг, разбросанных по скатерти.
– Вот, читайте!

Книга послушно раскрылась прямо на "Даме с собачкой".

– Я уже читала, - сказала я, но книгу взяла и полистала. Томик был проложен белыми бумажками-за?кладками с неразборчивыми карандашными пометками.

– Ничего, кроме банального курортного романчика, там не начинается!
– кипел дяденька.
– И будь в те времена попроще с разводами и общественным мнением, то всю их новоявленную любовь в кратчайшие сроки можно было считать новопреставленной. Вот так-то!

– Вы уверены?
– серьезно спросила я.

– Конечно. А вы сами, сами-то - что вы знаете о любви на курорте, о любви в семье, о вздохах на скамейке? Что в ней вообще осталось, кроме обычного везде и всегда сопротивления окружающей среды? Вы знаете хоть один сюжет, в котором интрига держалась бы на любви как таковой?
– И он опять посмотрел мне в лицо, очень грозно.

– На курортах я пока не любила, в семье - было дело, даже несколько раз. На скамейке - не помню. Ах да, была и скамейка, - честно перечисляла я, не зная, чем успокоить несчастного сценариста, вдруг дошедшего до чудовищного открытия, что бывают гениальные произведения без правил.

– Мы с вами и сейчас - на скамейке, - сказал он и неожиданно улыбнулся.

– И никакого вдруг, - согласилась я.

– Опять вы меня не поняли. Да я старая развалина, а вы молодая и красивая, и между нами не может быть никакого вдруг, потому что вас явно интересует секс, а мне он не очень нравится как пустая трата времени и сил. Вот и вся любовь!
– хихикнул он.