Скопа Московская

— При Клушине мы дрались в поле, — не отступал Жолкевский, — а здесь — переправа. Войско Скопина будет разделено, и по частям я разгромлю его даже меньшими силами гусарии и панцирных казаков.

Он явно намекал на то, что справится и без конфедератов из хоругвей угодившего в московитский плен Зборовского.

— Этого не будет! — треснул по столу кулаком Сигизмунд. — Я не дам вам снова угробить лучших своих конников. Вы потеряли моё доверие после поражения под Клушином, и я не готов рисковать гусарами во второй раз.

У Жолкевского на скулах вспухли желваки, пальцы сами собой сомкнулись на рукояти сабли да так, что костяшки побелели. Однако он ничего не ответил королю, молча проглотив упрёки, которые считал пускай и несправедливыми, но, увы, вполне заслуженными.

[1] Потери (лат.)

[2]Липки — польско-литовские татары или белорусские татары, татары Великого княжества Литовского — этнотерриториальная общность татар. Исторически были единой этнической группой в Великом княжестве Литовском и затем в Речи Посполитой

[3] Казнь (лат.)

* * *

Больше всего я опасался нового нападения на переправе через Днепр. Соловьёвский перевоз был широк, однако войско всё равно вытянулось в нитку. Возы катились медленней чем шёл бы человек. Первыми переправились солдаты нового строя и наёмники, а также приличная часть посошной рати. Они тут же принялись сооружать временные укрепления на случай нападения врага. Следом прошли конные дворяне, тут же разлетевшиеся по всей округе небольшими отрядами. Их главной задачей было найти врага, если он есть. Однако никого они не отыскали — поляки, несмотря на все мои страхи, предпочли остаться в осадном стане под Смоленском, и не попытались перехватить нас на Соловьёвском перевозе.

Войско без проблем переправилось, и заняло выстроенный посошной ратью табор. Последние повозки обоза въезжали в него уже почти в темноте. Следить за этим уже не требовалось, и я собрал воевод на совет.

— Завтра мы прибудем в стан Хованского, — заявил я, — и оттуда уже сможем ударить по Жигимонту. Граня, — обратился я к Бутурлину, — ты у нас в войске самых лихой, так что тебе только могу поручить опасную службу.

— Говори, князь-воевода, — усмехнулся Бутурлин, которому вроде и не по месту было находиться здесь, но я вызвал его сам, — любую службу сослужу тебе.

— Надо взять верных людей, — сообщил ему я, — и вместе с ними пробраться в Смоленск, чтобы снестись с воеводой Шеиным или тем, кто его заменяет, коли тот погиб или ранен или болен. Пускай как заслышат из города шум боя, палят по ляшскому стану изо всех пушек, огненного зелья да ядер не жалея. На вылазку у них там сил точно не хватит, а вот пушек довольно будет, чтобы хоть часть вражьих сил сковать. Пускай боятся берегом Днепра идти там, где пушки со стен добивают.

— Сделаю всё, — уверенно заявил Бутурлин.

— Тогда ступай отдыхать, — велел ему я. Граня и сам во главе отряда носился по округе, выискивая врага, и теперь едва с ног не валился, хотя и старался этого не показывать. — Ну а нам, господа воеводы, надобно будет сейчас обсудить, как будем ляхов с осадного стана сбивать.

В ответ все долго молчали — прямо неприлично долго. Как будто воеводы да и Делагарди вместе с ними рассчитывали только на меня. Как будто я один могу решить все вопросы, предложив какой-то нестандартный выход. Может быть, настоящий князь Скопин-Шуйский и смог бы, он, видимо, был мастак на такие вот дела, но я-то не он в этом смысле. У меня военного опыта обучение на полигоне в прошлой уже жизни да после одно большое сражение, где нам лишь чудом удалось поражения избежать. А тут против нас будет не рискнувший всем Жолкевский, атаковавший превосходящего его по силам противника, полагаясь лишь на мощь собственной кавалерии. Теперь-то мне придётся столкнуться со всей осадной армией короля Сигизмунда, а это уже не зарвавшийся по большому счёту гетман. Да и сил у него побольше. Потому и боялся я этого сражения до колик в животе, и не боюсь в этом признаться хотя бы самому себе.

— Польское войско, — первым нашёл в себе силы высказаться Делагарди, говорил он медленно, потому что мало кто на совете понимал по-немецки, а русский он знал недостаточно хорошо, то и дело в речи его проскакивали немецкие и шведские слова, которых он на русском просто не знал, — достаточно долго стоит под Смоленском. Это наш единственный trumf[1] в будущем сражении. Восемь месяцев осадного стояния сказываются на обеих сторонах не лучшим образом. Также нам на руку finansiell[2] проблемы польского короля. Он ведёт войну за свой счёт и даже если сумел привлечь к ней некоторое количество aristokrater,[3] но и они готовы воевать не только за честь короны, но и желают видеть echter Gewinn,[4] которой нет и inte forvantat.[5]

— Ляшские магнаты не уйдут от короля, покуда Смоленска не возьмут, — решительно заявил князь Елецкий. — Гонор им не позволит.

— Это так, — согласился Делагарди, — однако и сражаться их войска будут с куда меньшим Eifer,[6] как и они сами.

— Когда до крови дойдёт, — отмахнулся Елецкий, — все славно драться станут. Всем жить хочется.

— Не так, — покачал головой Делагарди. — Aristokrater самим не нужно драться, они пошлют свои войска, но не слишком охотно сделают это. И командиры их не станут драться с нами насмерть, особенно это касается немецких Landsknechte.[7]

— Конечно, вам, люду наёмному, за серебро кровь лить, не за родную землю, не так уж и хочется, — поддел его Елецкий, однако Делагарди либо в самом деле не понял либо сделал вид, что не понимает издёвки.

— Так, — кивнул он. — Сражаться насмерть можно за родную землю или за очень щедрое Vergutung.[8] А так как польский король испытывает известные ekonomiska svarigheter[9] рассчитывать на его щедрость не приходится.

— Значит, Якоб Понтуссович, — обратился к нему я, — думаешь, мы сможем побить ляхов?

— Поляки не атаковали нас на переправе, — начал перечислять Делагарди, — не стали бить по передовому полку князя Хованского, хотя при их преимуществе в кавалерии и опоре именно на неё, они вполне могли сбить его с позиций прежде чем он успел sich verschanzen.[10] Это говорит об определённом Storung[11] в его войске, так как он не сумел вовремя упредить нас.

— Моё главное сомнение, — поделился я с воеводами, — в том, что войско наше для атаки мало предназначено. Из-за рогаток, а лучше всего из гуляй-города воюем хорошо, а вот в чистом поле, сам знаете, воеводы, ляхи нас конями потоптать могут. А потому надо самим вынудить Жигимонта ударить по нам. Хованский строит для этого крепкий стан и малые крепостицы, из них и будем действовать. Постепенно, не одним лихим ударом, станем прижимать ляхов к стенам Смоленска.

Я указал на карту города, который мы шли отбивать, и его ближайших окрестностей. Благодаря нескольким грамотным монахам, что имелись у меня в войске, я имел целых пять копий карты, взятой из Москвы. Они умело перерисовали её для меня, на одну из них добавив расположение вражеских станов, окружавших Смоленск.

— Сперва займёмся ближним к нам лагерем запорожских казаков, — начал я. — Они самые нестойкие, к тому же понесли потери при Клушине. Да и отношение к ним у ляхов сами все знаете какое. Думаю, они долго не продержатся. И если Жигимонт не выведет войско из станов, чтобы ударить по нам, то займёмся Дорогостайским и Потоцкими.