Скопа Московская

— Стоять! — одёрнул он своих людей. — Сабли уберите! Спытаем счастье, авось без крови выкрутимся.

— Кто такие? — спросил у него командир панцирников, когда два отряда сблизились.

Даже то, что люди Бутурлина сперва за сабли взялись никого не смутило — тут война идёт, мало кто шастает и глотку дерёт.

— Свои, — ответил Граня. — Казаки мы с Сечи.

Чубов ни у кого из его людей не было, но все они носили шапки или лёгкие шлемы-мисюрки,[3] вряд ли кто-то полезет под них проверять. А за исключением этого они вполне могли сойти за союзников Речи Посполитой с острова Хортица.

— А чего за рекой забыли? — осклабился предводитель панцирных казаков. — Здесь уже наша земля. Вертайтесь откуда приехали. Нечего вам тут ловить.

Бутурлин понял, что пропускать их не собираются, и первым выхватил пистолет. К чести предводителя панцирных казаков тот успел наполовину выдернуть из ножен саблю. Однако Граня был быстрее. Пуля разворотила ляху прикрытую кольчугой грудь. На таком расстоянии от неё никакая кольчуга не убережёт. Хлопнули ещё пара выстрелов, но почти сразу пошли в дело сабли. Если бы не внезапность нападения и не расслабленность чувствующих свою силу ляхов, отряду Бутурлина могли бы прийтись туго. Но им повезло, и врагов удалось порубить и даже довольно быстро. Никто не ушёл. Все панцирники повалились на землю, под ноги нервно храпящим лошадям.

— Берём только коней, — велел своим людям Бутурлин. — И ходу, ходу!

Прихватив с собой недурных ляшских коней, да вздыхая на скаку о оставленных покойниках, с которых можно было недурно поживиться, всадники галопом помчались к стенам Смоленска.

Вот только пропажу разъезда заметили и вскоре за отрядом пустили погоню. Их перехватили в полуверсте от стен города. Те уже были отлично видны, когда сразу два полуэскадрона панцирных казаков помчались наперерез отряду Бутурлина.

— Пистолеты не брать, — командовал он на скаку, и все, кто услышал его, передавали слова дальше. — Сразу в сабли! Не мешкать! Прорываемся к городу, авось со стен увидят да поддержат.

Они ударили в стык между не успевшими съехаться полуэскадронами. Сразу в сабли. Зазвенела сталь, полилась кровь. Падали с сёдел панцирные казаки, валились рядом с ними дети боярские. Но Граня не обращал внимания. Он рубил и рубил вокруг себя, саблей прокладывая себе дорогу. Мало с кем обменялся даже парой ударов, старался проскочить, рвануть дальше. Заставлял коня прыгать, менял направление, уходя от врагов, и смотрел только на стены. Растущие впереди стены Смоленска.

Заметят ли их оттуда, поддержат ли? Есть ли вообще в осаждённом городе люди, чтобы не только следить за южной стеной, где нет вражеских станов? Все эти мысли мелькали в голове Бутурлина, пока он отчаянно рубился с ляхами и рвался к стенам города.

Но нашлись ещё силы в Смоленске. Грянули с башни пушки, их поддержали затинные пищали. Пары залпов хватило, чтобы отогнать мчавшихся следом за прорвавшимися через их ряды детьми боярскими из отряда Бутурлина панцирников. Мало кого из ляхов из сёдел повыбило, но рисковать и преследовать дальше они не решились. Может, лихая пуля и кого из своих задела, но тут уж не свезло так не свезло, отвернулся Господь.

— Кто такие?! — во второй раз услышал Граня вопрос, на сей за спрашивали с высокой башни, прикрывающей ворота.

— Гонцы от князя Скопина-Шуйского к воеводе Шеину! — крикнул в ответ Бутурлин.

Им поверили и отворили небольшую калитку рядом с воротами. Обычно её держали заваленной брёвнами, чтобы враг не выбил, однако во время вылазок или когда надо принять кого в городе, как сейчас, брёвна убирали. Доверять не доверяли, вокруг отряда Бутурлина тут же вырос приличный конвой из таких же детей боярских, правда, ни одного конного среди них не было. Да и самого Бутурлина и его людей заставили спешиться.

— Голодно тут, — высказался один из людей Бутурлина пока их вели в воеводскую избу. — Гляньте только них, сразу видать, что голодают.

Так оно и было. Все дети боярские в конвое были тощими, прежняя одежда висела на них словно на пугалах, как и посечённые явно не одной схватке, чиненные перечиненные брони. Лишнего куска хлеба в Смоленске давно уже не было ни у кого.

Воевода Шеин выглядел не сильно лучше своих людей. Если он и ел побольше детей боярских, то по нему это было не разглядеть. Воеводский опашень оказался сильно потрёпан и залатан в нескольких местах, под ним Шеин привычно носил кольчугу, наверное, и спал в ней. На голове след от недавно снятого шлема, он его тоже таскал едва не круглые сутки, несмотря на ноющую от этого шею.

— Не торопится Миша с подмогой, — попенял Шеин первым делом. — Мешкотно идёт.

— Шли бы быстрее, коли б ляхи не мешали, — ответил ему Бутурлин. — Славно сцепились мы с ними под Клушином, но потеряли многих, да и в Царёвом Займище князь Елецкий потери понёс, пришлось ждать, покуда из Москвы подкрепленье придёт.

— О том деле под Клушиным знаю, — кивнул Шеин. — Ляхи после него два штурма таких предприняли, что после второго мы едва на ногах остались. Сильно, видать, Жигимонта задело это поражение.

— Недолго осталось вам тут куковать в осаде, — заявил Бутурлин. — Со дня на день князь займёт стан запорожцев на подступах и ударит по Дорогостайскому с Потоцкими.

— А сечевики куда денутся? — удивился Шеин.

— Крепко им досталось при Клушине, — ответил Бутурлин, — так что может сумеем без крови их стан занять. Подмётными письмами обойдёмся. Но если их старшина не поддастся, то разомнём из пушек их стан, а после ударим. Вряд ли они сдюжат.

Против пушек регулярного царёва наряда стан запорожцев, собранный из телег и плетней с рогатками, вряд ли продержится долго. Сравнимой артиллерии у них нет, а потому противопоставить пушкам князя Скопина им просто нечего. Гибнуть же зазря никому неохота, так что Бутурлин был почти уверен, что сечевики уйдут после первых же залпов. Тем более что с пушками спевшиеся Валуев с Паулиновым вытворяли настоящие чудеса.

— А от нас чего нужно? — задал следующий вопрос Шеин.

— Как только ляхи зашевелятся, — подался вперёд Бутурлин, — бить по ним со стен так, чтобы голову в шанцах с окопами поднять боялись. Тратьте зелье пушечное да ядра сколько хотите, хоть все повыстреляйте, но ляхи не должны и смотреть в сторону городских стен.

— Один фланг им сковать хочет нашим огнём сковать Миша, — понял Шеин. — Толково, ничего не скажешь. Зелья-то у нас в достатке и ядер ещё год хватит. А вот люди… — Он помолчал. — Люди едва с ног не валятся. Голод у нас нешуточный. Да и вода плоха, маются люди животами, и от того слабеют. Но Мишу поддержу, конечно. Так и передай ему, Граня, не подойдут ляхи к стенам Смоленска на пушечный выстрел. Это я ему обещаю. Пускай люди перед пушками валиться станут, пускай сами пушки повзрываются к чёртовой матери, но палить будем сколько нужно. А потом ещё малость, — усмехнулся он, — для острастки, чтобы кляты ляхи не расслаблялись.

Именно такого ответа и ждал от него князь Скопин, за таким ехал в Смоленск Граня Бутурлин.

— Тогда жди, воевода, — сказал он. — Как заговорят пушки со стороны запорожского стана всерьёз, как зашевелятся ляхи, не упускай момента — бей из всех пушек, какие ни есть в Смоленске.

— Ударю, Граня, — заверил его, а через него князя Скопина, воевода Шеин. — Так вжарит Смоленск, что ляхам после в пекле морозно станет.

На этом они и расстались. Бутурлин с людьми переночевали прямо на воеводском подворье, чтобы вечером следующего дня, когда солнце скроется за горизонтом, в сумерках, выйти из города и скорой рысью направить коней обратно к войску князя Скопина.