Скопец, сын Неба

– Иуда, ты спишь? - слышит он из-за спины.

– Что тебе, Петр?

– Ты хорошо знаешь бар-Аббаса?

– Да.

– Он, правда, бешенный?

– Стал таким.

– Отчего?

– Оттого, что земля не в его власти и Галилея не делает того, чего он хочет.

– Войны?

– Войны с большой кровью.

– А мы хотели вступить в его отряд.

– Что ж, вы сделали лучший выбор, - равнодушно отвечает Иуда.

– Оттого, что пошли с Иисусом?

– Если бы вы пошли с бар-Аббасом, были бы сейчас мертвы или дожидались бы казни в тюремном подвале вместе с ним.

– Его распнут на кресте?

– Конечно.

– Ты видел, как умирают на кресте?

– Много раз.

– Это тяжело?

– Руки прибивают к кресту, а под ноги ставят перекладину. Иногда их тоже прибивают к столбу или привязывают, чтобы продлить мучения. Такой человек может умирать несколько дней в собственной моче и дерьме, заживо пожираемый слепнями. Ему дают пить воду, чтобы он не умер от жажды раньше времени. Такой смерти себе не пожелаешь. Берегись креста, Петр.

– Так ведь я не разбойник и не убийца.

– Всякое может случиться. Если римляне тебя схватят, постарайся умереть до креста. Это очень мучительно и позорно. Недостойная смерть.

– Как же они дошли до такого зверства?

– Эту казнь придумали финикийцы. Так они наказывали расхитителей храмовых святынь. Римляне стали казнить на крестах всех своих врагов. Если ты римский гражданин - тебе это не грозит.

– С чего бы мне быть римским гражданином?

– Многие евреи его имеют. И многие хотят его купить.

– Это же предательство!

– Так говорят наивные галилеяне. Это безопасно и выгодно.

– А ты сам? Ты его имеешь?

– Нет. Я не хочу его иметь.

– Почему же я - наивный, а ты - нет?

– Потому что ты не знаешь и не хочешь, а я знаю и не хочу.

Иуда откровенно зевает. Хоть сегодня он надеется выспаться. Прошлую ночь ему опять пришлось провести на охапке сена в сыром сарае боязливого и скупого селянина, того самого, у которого они ночевали в октябре. Всю ночь он тогда жег навоз, чтобы согреть свою ногу, и провонял чадом. Надеясь избежать повторных мучений, он сразу приступил к переговорам, когда старик, долго гремя засовом, наконец, приоткрыл дверь своего дома.

– Узнаешь нас, старче?

– Как же, как же, - щуря подслеповатые глаза, отозвался тот. - Помню.

– Ну что, твои сыновья вернулись из Тибериады? - Иуда старался быть вежливым.

– Приехали, да опять уехали. В городе им больше понравилось. И платят хорошо.

– Так дом у тебя пустой? На ночлег нас пустишь?

– Я бы рад, господин, но не могу.

– Это почему же?

– Не могу, - отвечал старик, будто хранитель великой тайны.

– Мы заплатим.

– Не могу.

– Что за сокровища ты в доме хранишь?

– Какие сокровища?
– испугался старик.
– Пусто в доме, и хлеба куска нет.

– Так пусти переночевать, раз пусто.

– Не могу.

– Ах ты, пес старый!
– рассердился Иуда.
– Надо было еще осенью сжечь твой дом.

Дверь захлопнулась, и засов закрылся гораздо быстрее, чем открылся. Пришлось опять идти в сарай.

Сегодня Иуда намерен выспаться.

Под ним не слишком мягкое ложе, но все же это не сырая земля, и есть покрывало. Ему совсем не хочется говорить о политике.

– Доброй ночи, Иуда, - говорит Петр.

– И тебе.

Наступает тишина. Петр переворачивается на другой бок и задумывается о превратностях судьбы. Карта жизни представляется ему подобной пятипалому, как ладонь, листу винограда: от черенка расходятся пять главных жил, которые имеют свои ответвления и так до самых тонких прожилок, которые тоже разветвляются. Двигаясь по этому фракталу, можно достичь любого конца листа. Так человек, идя по своей жизни то в одну, то в другую сторону, выбирает свою судьбу и приходит в конечную точку, которая могла бы быть совсем другой. Поверни он месяц назад к бар-Аббасу, и быть бы ему теперь распятым. Но месяц назад он не мог знать этого, и развилка на его пути не имела знаков предупреждения. Возможно, появление Иисуса в Капернауме спасло его от преждевременной гибели. Петр не может сформулировать свой вывод по-книжному, но звучать он должен примерно так: дав человеку свободу воли, Бог возложил на него слишком большую ответственность. Поменьше бы этой свободы. Тут как раз нужен Мессия, который освободит людей от выбора. Образ Иисуса - Пастыря рождается в голове Петра. Этот образ апостол Петр пронесет через всю свою жизнь и будет внушать его своей Церкви. Пастырь - это социальный Мессия, который берет всю ответственность за грехи на себя и делает свободными своих овец от свободы выбора. Позже о свободе стаде и ценностях духовного рабства будет написано множество богословских трактатов. И все они будут отлакированы искренним лицемерием.

Иоанн что-то рассказывал Петру о прямой, столбовой дороге, по которой нестройными рядами движется человечество мимо всех красот мира, сходя то там, то тут на обочину. Но у Петра нет художественного воображения Иоанна. Перед его мысленным взором не встает величественная картина: огромная дорога, покрытая изнемогшими трупами, которая уходит в голубое небо и на лазурном закате встречается с Царством Небесным, которое и есть свет мира. Ему ближе общественные проблемы и апология с виноградным листом кажется тут более подходящей. На прямой дороге не заблудишься, все неудобства в кривой траектории. Человеку нужен поводырь в этом лабиринте жизни, добрый пастырь Христос, который уже спас глупого Петра от смерти на кресте. И отныне он будет всей своей верой и всей своей рыбацкой правдой служить этому величайшему общественному деятелю, страховому агенту всех грешников и заблудших душ. В этот ночной час, лежа во дворе галилейского города Каны, Петр окончательно признает в Иисусе обещанного пророками Мессию. Он закрывает глаза. Пятипалый в прожилках виноградный лист долго кружит перед ним, опускаясь все ниже и ниже, и уводит его за собой на дно душевного покоя, в царство сна.

Иоанн давно уже спит, и ему снится сон - дивный и живой, как откровение небес, которого он давно ждет. Вот он на горе Фавор. Эта высокая гора хорошо видна из его родного Назарета. Осенью по утрам из-за горы поднимается солнце, словно оно пряталось всю ночь за нею, а не проваливалось под землю в царство мертвых. Много раз с трепетом наблюдал он этот рассвет, ожидая, когда верхушка горы заблистает нестерпимым светом. И вот он стоит на Фаворе с братом Иаковым и Петром, а перед ними Иисусу, лицо которого подобно этой сияющей вершине на рассвете. Рядом с ним Моисей и Илия. Очень похожие друг на друга старцы беседуют с Иисусом о великих делах, которые ему предстоит совершить. Перед этой святой сценой Иоанн благоговейно опускается на колени и слышит голос с небес: “Это сын мой возлюбленный, и в нем мое благоволение”. Все, как в видении пророков! Иоанн просыпается от охватившего его ликования. Ему был голос с небес, и он заново переживает эту сцену, столь яркую и живую, будто случилась она наяву. Он будит спящего рядом Иакова, чтобы рассказать ему о своем вещем сне, но тот спросонья бормочет: завтра расскажешь. Иоанн засыпает в надежде увидеть продолжение своего чудесного сна.

Эта ничем не примечательная ночь в Кане становится эпохальной для будущей религии: апостол Петр даст ей Христа-Пастыря, апостол Иоанн - возлюбленного Сына Божьего. Во дворе Симона кананита мартовской ночью, незадолго до дня весеннего равноденствия, когда овен встает над миром и начинается отсчет нового круга на небосводе, Церковь впервые встала на две свои ноги.

Наутро Иоанн просыпается последним и спешит умываться, когда остальные уже садятся завтракать. Хозяин дома с полотенцем через плечо следит за сервировкой стола, его домочадцы расставляют посуду и закуски, младшая дочь кружится здесь же, с милой озабоченностью помогая своим братьям и сестрам.

Симон предлагает гостям отправиться после завтрака в синагогу.

– В главную синагогу у Южных ворот?
– спрашивает Иоанн, занимая свое место, справа от Иисуса, которое ему оставил Иаков.

– Нет. После пожара ее обновили на деньги чиновников Антипы Ирода, - объясняет Симон, - там собирается вся городская знать: старейшины, члены совета, судьи, сборщики налогов…

Юноша проглатывает чуть не сорвавшееся с его уст хвастливое признание, что именно в эту синагогу всегда ходил их отец, когда оказывался в Кане.