Скопец, сын Неба

В это время во двор выходит Иуда и подходит к неприкаянному Захарии, который не смеет войти в свой дом.

– Захария, - дружески обращается он к садовнику, - где мы можем взять себе еды на ужин?

– Если пойти по дворам, может, что и дадут.

– Нет, этого не нужно. Где купить?

– Господин, у нас село маленькое. Каждый обходится своим хозяйством.

– Ну, а где ты берешь хлеб?

– Вдовица одна печет мне по уговору.

– Так уговори ее испечь нам хлебов.

– Не знаю, господин, - мнется Захария.

– Ты попробуй. Вот тебе деньги. Если у твоей вдовицы найдется что-нибудь кроме хлеба, уговори ее продать.

Иуда вкладывает в руку садовника пару монет и уходит. Захария некоторое время неуверенно стоит посреди двора и покорно отправляется в село. Опять никто не спросил его о собственных желаниях. Иуда возвращается в дом, даже не взглянув в сторону своих товарищей.

– Вот ведь, - бормочет Иоанн, - только о хлебе насущном и печется.

Петр опять задумывается. Иуда лучше их всех знает Иисуса и наиболее близок к нему. Несомненно, Иуде известно, что произойдет в Иерусалиме. Разве был бы он так спокоен, зная, что Иисусу предстоит умереть? Нет, Матфей на этот раз ошибается. Пастырь не может оставить стадо. И какая овца сочтет его смерть победой? Волки сожрут все стадо. Матфей ошибается. Иисус не может умереть.

Так и не разрешив всех своих сомнений, ученики идут в дом. Иисус сидит с закрытыми глазами, прислонившись спиной к стене. Иуда готовит себе место для ночлега в углу комнаты. Жилище Захарии оказывается явно тесным для всех них. Сыны грома о чем-то шепчутся.

– Учитель, позволь нам с Иаковым повидать нашу мать, - робко спрашивает Иоанн.

– Идите, - не открывая глаз, сухо отвечает Иисус.

– Мы вернемся рано утром.

– Только не приводите с собой Назарет.

– Мы никому не скажем.

– Просто ни с кем не встречайтесь, чтобы не пришлось вам лгать.

– Конечно, учитель. Доброй ночи.

– Доброй ночи.

“Опять между нами холодная стена, - огорченно думает юноша, впрочем, начиная уже привыкать к этим отливам и приливам.
– И все из-за этих селян с их неумытыми душами!”

Когда они с Иаковым, одолев извилистую дорогу в гору, уже в сумерках оказываются у ворот родного дома, в лачуге у подножия горы шесть путников и одинокий хозяин жилища довольствуются скудным ужином. Самодельная лампада едва освещает стол, за которым они сидят, оставляя все остальное пространство во мраке, так что и стен не видно.

– Как же ты живешь впотьмах?
– спрашивает Иуда хозяина дома.

– Так мне, господин, свет без надобности. Я ведь с птицами ложусь и встаю.

– Ну, а гости?

– Не упомню уж, когда были здесь гости, - сообщает Захария.
– У вдовицы, господин, нашелся только хлеб. У меня осталось немного винограда и сыр, - указывает он на засохший до состояния известняка кусок.
– Вот ваши деньги, господин.

– Оставь их себе.

– Мне деньги без надобности. Тут в селе на них ничего не купишь, - садовник кладет монеты на стол.
– А вина у меня достаточно. Пейте на здоровье.

– Вино продаешь?
– спрашивает Матфей.
– Вино у тебя хорошее.

– Меняю на муку, масло, чечевицу. Иногда и продаю, чтобы потом подати заплатить. Жертву на Храм ведь вином не отдашь. Две драхмы нужно. Вот и собираю.

– Деньги все же оставь себе, - говорит Иуда.

– Подать заплатишь или крышу свою починишь. Мальчишки тебе ее повредили.

– Крышу я и сам починю,- говорит Захария и вдруг добавляет: - А плотника Иосифа я помню. Это он мне кровлю ставил. А плату не принял, вином взял. Давно это было. Годов тридцать назад. И мальчонка с ним был, помогал ему. Уж не вы ли, господин?

Иисус задумывается.

– Не помню, Захария. Мне моя жизнь кажется растянувшийся на тысячу лет, будто я при Моисее родился, а у дворца Соломона играл с детьми в камешки. Не понимаю, как люди говорят, что жизнь их была короткой. А тебе, Захария, твоя жизнь кажется короткой?

– Нет, господин. Долгая жизнь, очень долгая.

Глядя на этого высушенного жизнью, жилистого, как виноградная лоза, человека, на его смиренный, равнодушный лик можно подумать, что он и вовсе живет со времен Адама.

– Тебе сколько лет?
– спрашивает Петр.

– Не знаю, господин. Давно уж перестал считать.

– Когда ты родился, кто царем в Израиле был?
– подсказывает Матфей.

– А сейчас кто?

– Сейчас римляне.

– Кажись, и тогда они были.

– Не может быть, старик. Даже я родился при царе Архелае, а ты подавно, - мягко объясняет мытарь.

– Не помню, господин, - равнодушно соглашается садовник.
– Знаю только, что и тогда было трудно, как и сейчас. Римлян-то я никогда не видел. Но трудно было всегда. Нет, жизнь очень долгая. И конца не видно.

– Будет конец, Захария, - произносит Иисус.
– Скоро будет конец нашей усталости. И тебя, и меня ждет покой.

– Хорошее это будет время, - соглашается Захария.
– Одно беспокойство от этой жизни. Хорошо человеку упокоится от своих дел.

– Именно так! Великую мудрость ты в себе хранишь, Захария. Скоро, старче, скоро и ты, и я получим свободу.

Впервые на лице старого садовника, от которого всю жизнь чего-то хотели и требовали, появляется улыбка.

– Должно быть, господин, хорошо в твоем Царстве, - счастливо произносит он.

– Очень хорошо, старче!
– Иисус готов расплакаться. Он быстро смахивает слезу рукавом и чуть дрогнувшим голосом говорит: - Спасибо тебе, Захария.

– Я ведь нечего для тебя не сделал, господин. Вино у меня только есть. А больше угостить нечем, - оправдывается тот.

– Спасибо, старче, - повторяет Иисус и опять смахивает слезу.

Садовник догадывается, что его благодарят не за хлеб, но за что - он не может понять. И никто ему не хочет объяснить это.

Иисус становится умиротворенно печальным и уже не хочет есть даже тот кусок хлеба, что лежит перед ним.

– Учитель, ты бы поел, - заботливо говорит Петр.

– У меня сегодня другая пища. А вы ешьте.
– Он берет свою долю и протягивает Андрею.
– Возьми.

– Нет, учитель.

– Я не хочу, а тебе нужно. Ешь.

Рыбак виновато принимает хлеб. К окаменевшему сыру никто не притрагивается. Скудный ужин съедается быстро. Но если Иисусу с Иудой при их бродячей жизни не впервые обходиться малым, а для Захарии жизнь впроголодь – норма, то у могучих рыбаков, привыкших есть досыта, хлеб с изюмом только разжигает аппетит.