Скорость. Назад в СССР 2

— Ого! Да ты философ, птица. Скажи мне еще что-нибудь.

Но Фердинанд уже потерял ко мне всякий интерес и начал расчищать клювом свои перья.

Конечно можно и не рассказывать, какое сильное впечатление на меня произвел зимний сад. Я больше такого никогда и нигде не видел.

Судя по освещению и расположению в помещении ухоженных растений, садом занимались профессионально.

— Алехандро, — Марго обратилась на испанский манер, — чай пить будем здесь, в гостинной или на кухне. Она стояла на пороге зимнего сада и наблюдала за мной.

Я осмотрелся и увидел два очень необычных плетеных кресла округлой формы, с мягкими подушками и плавными линиями, дерева, похожего шары с вмятиной на месте сиденья.

И всё же сама обстановка меня немного напрягала и стесняла своей помпезностью и стилем.

Если бы меня попросили описать интерьер одним предложением, то я наверно сказал бы, что он не для людей.

Я не мог сказать, что он безвкусный, но мне было неловко из-за пристрастия хозяев к роскошеству.

Мне показалось, что на кухне может быть по-уютнее.

— Вы здесь живете одна с Фердинандом? Чего таскать посуду туда-сюда, давайте на кухне, Марго.

— Саша, перестань обращаться ко мне на «вы», я себя чувствую старухой, пошли на кухню, и вправду я тоже не вижу смысла носить посуду.

Но на кухне было не лучше. Так я представлял себе кухни в дорогих ресторанах.

Она была метров двадцать пять по площади.

Широкая плита с вытяжкой, нависающей медным зонтом, мебель, холодильники, комбайны, соковыжималки, СВЧ-печь, самая настоящая кофе-машина и куча другого непонятного оборудования и утвари едва заполняли это пространство.

— Вы, то есть ты, живешь здесь одна с Фердинандом? Кстати, он забавный.

— Да? Он тебе понравился?

— Очень красивый, я таких не видел. Что за порода?

— Гиацинтовый Ара. Матом ругался?

— Нет вроде.

— Значит ты ему тоже понравился.

Мы поулыбались.

— А что? Он ругается, как сапожник?

— Хуже. Если ему кто-то не нравится, то он может обозвать человека сучкой. И это самое приличное из его словарного запаса. Еще он ругается на испанском.

— Откуда он у вас? Редкая птица?

— Из Боливии. Мои родители… — она сделала паузу, как бы подбирая слова, — дипломаты, они работают в Латинской Америке, Фердинанд птица редкая, уникальная.

Ни хрена себе живут советские дипломаты. Наверно разведчики, какие-нибудь, раз им выделили такую квартиру. Ощущение дискомфорта усилилось.

— Дипломаты советские? — спросил я, оглядывая гигантскую кухню.

У некоторых вся жилая площадь исчислялась двадцатью пятью метрами. Не говоря уже о тех, кто жил в коммуналках.

— Конечно, советские, какие же еще? Садись.

— Марго, я лучше пойду. Мне нужно успеть до закрытия метро.

Она почувствовала изменение моего настроение,

— Тебе здесь не нравится…

— Если честно, то не очень.

— Что не так с нашей квартирой? Плохая аура?

— Я вообще-то не очень верю в эти ауры. Просто не привык я к таким домам. Тут, как будто, все не по-настоящему.

— Не по-настоящему? — она удивленно смотрела на меня, пытаясь понять мою мысль, — но почему?

— Потому что тут как в музее, где не живут люди.

— Ну мы же тут живем, — она засмеялась, — обычные люди из плоти и крови, такие же как ты и твои близкие.

— Ну это-то я понял, когда ты сказала, что твои родаки дипломаты.

— А до этого?

— А до этого я думал, что тут какие-то торгаши живут. И вообще было такое ощущение, что это все украдено.

— Украдено?

— Ну в переносном смысле. На деньги потраченные на это все можно наверно целый год содержать детдом. Вон сколько детей, не то, что в Африке — у нас обездоленных бродяжничает.

— Господи, какой ты милый, Саша, — она мне умиленно улыбалась, — ты правда думаешь о детях из детдома? Ты сам случайно не детдомовский?

Кому-то все, а кому-то ничего от рождения.

Когда я входил в квартиру, я действительно подумал о беспризорнике Генке с вокзала.

— Ой, вот кто настоящая благородная душа! Нас судьба с этим твоим Костей видно познакомила, чтобы я могла услышать, то что сейчас услышала от тебя. Наша молодежь, все еще чиста и очень наивна. И это прекрасно. Как же я хочу тебя обнять.

Э, нет, стоп, так мы не договаривались. Хоть Марго и сохранила некоторые черты женской привлекательности, но она мне почти в матери годилась. Я совсем не был готов к физическому контакту.

— Да я тебя не трону. Не переживай, — она определенно умела читать мысли, видимо ее поэтическая интуиция работала не только в области стихосложения, — я старая для тебя, я знаю.

Я попытался ее убедить в обратном.

— Ну, какая ты старая, ты еще очень даже молодая.

— Не льсти мне, я прекрасно понимаю, что такое восемнадцать лет, я отлично себя помню в этом возрасте. Весь мир перед тобой и ты все еще умеешь летать во сне и наяву. Тебе не нравится квартира, потому что ты молод. Это пройдет. Тебя пугают эти предметы, мебель, картины потому что ты не очень себе представляешь, какую цену с тебя потребует жизнь за обладание всем этим.

— Вовсе нет, я не боюсь ничего.

— Это не страшно. Если ты позволишь мне быть твоим другом, то я научу тебя, как идти по жизни и на самом деле не бояться. Выбор за тобой.

Марго была еще и актрисой. Совершенно невозможно было понять насколько ее задел мой отказ, и что она подразумевала под словом «друг».

Она оторвала листочек из изящного блокнотика и записала на нем свой номер телефона.

— Звони мне в любой время. Я могу тебе пригодиться. Меня многие знают. В том числе в ЦК. Половина цэковских друзья и однокашники моего папы. Ты же будущий гонщик, как ты мне рассказывал в метро. Тебе понадобятся связи. А они у нас ого-го.

— А ты даже Брежнева знаешь?

— Знаю, даже на коленях у Леонида Ильича сидела, во время праздников. Он тогда еще не был генеральным секретарем.

— Ух ты! Вот это здорово.

Не знаю, как учили попугая, но, видимо, услышав знакомые имя и отчество птица из зимнего сада тут же выдала частушку:

— Гениальные писал, Брежнев Лёня книжки. Ну а кто их покупал — глупые мартышки.

— Фердинанд, ну-ка прекрати! Перестань меня позорить перед гостем! — прокричала хозяйка квартиры в сторону залы, — мы его на лето отдавали знакомым из ЦК, вот видишь результат!