Скорость

5

В горком Ракитин пришел, как всегда, точно в девять.

В его просторном, хорошо проветренном кабинете на середине стола лежала желтая папка с надписью «Почта». Эту папку он просматривал обычно в конце каждого дня. А когда не успевал по какой-либо причине, то брался за нее на следующее утро, отложив все другие дела.

Писем было много. Люди писали о недоброкачественной мебели, которую выпустил в этом месяце комбинат местной промышленности. Жаловались на то, что мало в городе троллейбусов и что приходится ходить на работу пешком. Где-то лопнул водопровод. Где-то не очистили вовремя улицу от снега. И, конечно, рабочие требовали хороших, благоустроенных квартир. Не просили, а требовали самым категорическим образом.

Ракитин нахмурился. Он вспомнил: такие же письма получал пять лет назад, когда только начинал свою секретарскую деятельность. В то время действительно квартирные дела были очень плохи. Но с тех пор положение изменилось. В городе выросли целые кварталы новых жилых домов. А жалобы не прекращались.

«Странно все-таки получается, — покачал головой Ракитин, но тут же поправил себя: — И ничего странного. Очень даже нормально. Люди хотят жить лучше. Кто пять лет назад рад был получить одну комнату с печным отоплением, теперь желает иметь полную квартиру с ванной, газом, со всеми удобствами. Законное желание. Вся беда в том, что медленно еще строим, иногда срываем планы».

Он вынул из кармана блокнот и записал: «Заслушать на бюро председателя горсовета о ходе строительства жилых домов». Подчеркнув записанное, снова склонился над письмами.

Последней в папке оказалась жалоба из локомотивного депо. Даже не жалоба, а сигнал о каких-то странных ситуациях. Приводились факты, когда машинисты вызывались ночью в депо для поездок, но поездки вдруг отменялись и людям приходилось возвращаться домой. Происходило это якобы потому, что начальник отделения и начальник депо никак не могли сговориться: один требовал немедленно ехать, а другой загонял паровоз на промывку.

Ракитин поджал губы: «Ну вот и начальника депо сменили, а беспорядки остались. И Кирюхин снова морщится, когда заходит разговор о депо».

В конце письма не очень ясно говорилось о том, что за последнее время участились простои и холостые пробеги паровозов. В результате у одних машинистов зарплата понизилась, у других, наоборот, — стала выше. Да еще кое-кто незаконно получает благодарности и премии.

«Значит заслуживают, вот и получают, — подумал Ракитин. — Кирюхин за красивые глаза не похвалит». Тут он вспомнил, что Сахаров сообщил ему вчера о новом успехе Петра Мерцалова. Взял телефонную трубку, позвонил в редакцию:

— Товарищи, где же газета? Опаздывает? Хоть гранки пришлите, что ли?

Положив трубку, Ракитин еще раз пробежал взглядом по строчкам письма. Никак не мог понять он ситуации. План перевозок в отделении до сих пор вроде выполнялся неплохо. Машинисты работали с огоньком. И в то же время жалоба на какие-то неурядицы между депо и отделением. «Может, все это связано с переходом на новую технику? — спросил самого себя Ракитин. — А может, и в самом деле мутит воду Алтунин? Не будет же Кирюхин зря наговаривать на человека. Уж я Кирюхина знаю. И страсть его к транспорту мне тоже известна достаточно».

Ракитин открыл стол и достал карту железнодорожного узла с недавно удлиненными путями. Посмотрел на обведенные красной тушью границы того, что сделано, и вспомнил, сколько было борьбы, чтобы добиться этого.

Проект Кирюхина возвращали из Москвы трижды с резолюцией: «Размах для ваших условий не оправдан». Но каждый раз начальник отделения составлял новый и с еще большим упорством бросался в атаку. Ракитину тоже пришлось потрудиться немало. Он вместе с начальником отделения ездил и в обком партии, и в министерство. Даже в ЦК обращался за поддержкой.

А сколько было канители потом, во время строительных работ: то рельсы задерживали, то шпалы. Но все это не остудило Кирюхина. Наоборот, с каждой новой трудностью он становился настойчивее. И своего достиг: закончил работы на целых полмесяца раньше срока. Как раз это и дало возможность принять гигантский состав, приведенный теперь Мерцаловым. На старые не приняли бы ни в коем случае.

В дверях появилась женщина-секретарь, худенькая, с певучим голосом.

— Борис Иванович, — к вам военный.

Не успел Ракитин поднять голову, как перед ним уже стоял и загадочно улыбался человек в зеленоватом кителе с поблескивающими пуговицами. Изумленный Ракитин радостно развел руками:

— Зиненко! Откуда, каким ветром?

Схватил его за плечи, подтянул к дивану, усадил и принялся осматривать.

— Хорош, честное слово, хорош! В сорок пятом был, кажется, лейтенантом. Теперь майор. За тринадцать лет на три ступени. Что ж, не так плохо. Бои под Берлином, конечно, не забыл? Правильно! А о том, что боевых друзей помнишь, вижу сам. Ну ладно, рассказывай: в командировку, в отпуск?

— В запас.

— Так, понятно. Есть пенсия?

— Нема, — покачал головой Зиненко. — Рановато. Не выслужил.

Ракитин положил ему на плечо руку, задумался:

— Ничего, горевать не надо.

— Та яке ж це горе, колы голова и руки е, — ответил Зиненко, улыбнувшись. — Мне когда-то комбат Ракитин говорил, что человек велик в труде.

— Верно, было такое. Говорил. Ну, брат, и память у тебя, — рассмеялся Ракитин. — А про то, как в трибунал обещал отдать за оставление высоты Круглой, не забыл?

— Забыл.

— Э-э-э, неправда, — погрозил пальцем Ракитин. — По глазам вижу, неправда. Но тебя-то я просто пугал тогда. А вот меня бы судили наверняка. Хорошо оседлали мы эту Круглую.

— Моя рота даже в тыл к немцам со злости залетела, — сказал Зиненко. — Ох и наделали паники!..

Они смотрели друг на друга и радовались, как могут радоваться юноши, хотя оба уже были не молоды. Правда, майор выглядел еще очень свежим и стройным. Худощавое, немного обветренное лицо его не имело ни единой морщинки. Карие глаза под высокими бровями игриво поблескивали. Зато Ракитин казался много старше своих сорока пяти лет.

Заметно пополневший, с иголочками проседи в волосах и мешками под глазами, он уже не походил на того лихого и ловкого капитана, каким привык видеть его когда-то Зиненко. Но сам Ракитин не хотел замечать у себя этих изменений. Оживленный встречей и воспоминаниями, он, как и его друг, чувствовал себя веселым, бодрым. Даже простуженный басок сделался вдруг чище и звонче.

— А под Берлином помнишь? Как говорят, баня с веничком. Ну, а теперь куда?

— В Читу, — ответил Зиненко, потушив улыбку.