Скорость

— Весело, однако, живете, — сказал он не то шутливо, не то серьезно. — Скоро по селектору свидания назначать будете.

Римме не нравился ни сам Галкин, ни его придирчивые разговоры. Но все же она улыбнулась ему, как бы сказав: «Кто знает, может, и вы пришли ко мне на свидание». Но старший диспетчер сделал вид, что не заметил ее улыбки. Даже отвел взгляд в сторону.

— И окно у вас открыто, — заметил он после короткого молчания.

— А что, нельзя?

— Шумы лишние.

— Ну, какие шумы ночью, — опять улыбнулась Римма и подошла поближе к Галкину. — Луна вот если заглянет, другое дело. Вы, похоже, не любите луну?

— Слушайте, диспетчер! — закричал репродуктор.

Римма поморщилась, потом ответила:

— Что? Я слушаю?

— Говорит Луговая. Сто семнадцатый пускаю напроход. За ним погоню сборный.

— Наконец-то.

— Кто это, Семенов? — вмешался Галкин.

— Да, да, Семенов.

— Вы весь порожняк отправляйте со сборным. К транзитным прицеплять больше не разрешим.

— Что так сердито?

— Вот, вот, учтите! Поблажек не будет, хватит!

Галкин движением головы откинул назад волосы, отошел к окну. Римма не отводила от него взгляда.

— А вас ночная прохлада не волнует? — спросила она, лукаво подняв брови.

— Меня Степная волнует, — строго ответил Галкин. — Хлеб все-таки идет. Если, будет затор, звоните мне на квартиру. В любое время.

— Не боитесь, что жена услышит мой голос?

— Ничего. Она не ревнивая.

Он прикрыл окно и вышел из диспетчерской.

«Какой сухарь, — со злостью подумала Римма. — Да я с ним на одну скамейку бы не села. Подумаешь, старший диспетчер». Она снова распахнула окно и, пользуясь затишьем, достала из сумочки письмо, полученное три дня назад от своего покинутого доцента. Письмо было большое и очень слезное. Он доказывал, что по-прежнему любит, что мысли о ней скоро доведут его до сумасшествия и что готов он идти за ней хоть пешком, лишь бы получить на то согласие.

Римма представила, как идет он по шпалам со своим неразлучным портфелем. До чего же противен ей этот его желтый портфель, набитый лекциями. А впрочем, дело совсем не в портфеле, а в письме, которое Римма обнаружила случайно в этом портфеле. Подумать только, человек уже знал, что едет к нему жена с детьми, и молчал.

Риммины мысли перебил дежурный со станции Луговой. Он сообщил, что сборный отправил, и попросил план движения на последующее время. Отложив письмо, Римма склонилась над графиком.

Вскоре, как и предполагал старший диспетчер, забила тревогу Степная. Туда пришли один за другим два тяжеловесных состава. Заполнили все пути. А с локомотивами получилась неувязка. В запасе оказался один. Второй был только на подходе. Но Римма держалась бодро. Ее даже обрадовала такая ситуация.

— Слушайте, Стрепетов! Срочно формируйте состав тысяч на семь. И поднимайте Мерцалова.

— Так он же двух часов не спит!

— Знаю. Давайте его к селектору.

— Это, пожалуйста!

Услышав заспанный голос Мерцалова, Римма первым делом осведомилась о здоровье, о настроении. Как бы между прочим пожаловалась на собственную скуку. А потом уже начала о деле. Говорила она ласково, давая понять, что делает все это только из уважения к нему, Пете.

— Ладно, поведу! — послышалось в репродукторе. Но тут шум коммутатора забил слова, оттеснил их куда-то. Римма заволновалась:

— Кто мешает? Вот привычки! Слушай, Мерцалов? Петя?

— Да, да, поведу, говорю. Только давай зеленую улицу, лады?

— Конечно! От Степной до Черного Яра обеспечу. Но чтобы к трем десяти был на скрещении с пассажирским. Понял?

— Понял. Спасибо!

«Спасибо, — вздохнула Римма. — Не мог что-нибудь потеплее». Она взяла письмо и опять ушла к окну. Прочитала наугад попавшуюся строчку: «Напрасно ты ушла, напрасно подняла бурю».

— Нет, не напрасно, — вслух произнесла Римма и тяжело вздохнула.

За окном в сонных тополях чуть слышно прошуршал ветер. Римма попыталась угадать, спит сейчас Аркадий или нет? А если не спит, то о чем думает? Ее последняя прогулка с ним опять закончилась плохо. Просто какое-то наваждение. Сперва вроде все было нормально. Уже в сумерках, отказавшись от машины, они возвращались из дома отдыха вдвоем. Свернули на песчаную косу, разожгли костер из сухого камыша и долго любовались, как пляшут в темной воде языки огня. Потом она сидела у Аркадия на коленях и он говорил, что больше ни за что ее от себя не отпустит. А потом, Римма даже не помнит, как это получилось, разговор зашел о недавнем происшествии с Мерцаловым. И Аркадий стал обвинять ее чуть ли не в угодничестве перед Кирюхиным. Странно, как будто у нее нет никакой самостоятельности. И вообще, сидеть целоваться и тут же говорить такие вещи…

Прижавшись щекой к оконной створке, Римма подумала снова: «А все-таки спит он или не спит?» Ей захотелось, чтобы Аркадий пришел сюда в диспетчерскую. Хотя бы на немного, на одну минуту. «Нет, нет, только не сейчас. Сейчас я наверно плохо выгляжу». Она достала круглое зеркальце и поднесла к лицу. Лицо, как всегда, было красивым, несмотря на усталость. И только возле глаз, это могла заметить лишь она, Римма, обозначились робкие лапки морщинок.

В тополях опять прошуршал ветер и затих. Римме вдруг стало холодно. Не потому, что ее коснулось свежее дыхание всколыхнувшегося за окном воздуха. Нет. Ее встревожила наступившая тишина. Какая-то она была глухая и тяжелая.

Закрыв окно, Римма ушла к столу. Где-то далеко в степи, рассекая лучом прожектора темень, мчался тяжеловесный. В графике он значился девятьсот десятым. Из репродуктора доносились сообщения, что рейс проходит нормально. Одно только беспокоило Римму: чем ближе подходил поезд к Черному Яру, тем явственнее вырисовывался разрыв с графиком во времени. Разрыв, конечно, был незначительный, на каких-нибудь десять-пятнадцать минут. Но для встречи с пассажирским это имело большое значение. К тому же с каждым новым перегоном опоздание не уменьшалось, а увеличивалось.

И вот послышался тревожный голос дежурного из Черного Яра:

— Ну как, товарищ диспетчер? Отправлять пассажирский или держать?

Римма сидела, как на иголках. Она злилась и на себя за то, что связалась с этим тяжеловесом, и на Петра, который не выполнял уговора. А главное, мучило ее то, что нельзя было вызывать Петра, не дав ему положенного отдыха.

— Отправляйте!!!

Поджав губы, она подумала: «Попробую встретить в Тростянке». Но расчеты не оправдались. Петр подвел свой поезд к Тростянке раньше, чем пришел туда пассажирский. Дежурный Тростянки докладывал:

— Не могу пропустить девятьсот десятый. Даю остановку.

— Давайте! — скомандовала Римма и с такой силой черкнула в графике, что даже порвала бумагу.

23

На перроне было пустынно. Алтунин прохаживался из конца в конец, полной грудью вдыхая свежий степной воздух и с удовольствием слушая ночную перекличку неутомимых перепелов. Первый раз, находясь далеко от дома, он не волновался за детей, а Елену Гавриловну полчаса назад назвал по телефону просто Леночкой.