Скрепы нового мира

Покачиваясь в лучах фар, навстречу нам несутся невысокие дома. Грохот мотора разрывает тесную улицу. Саша недовольно закусывает губу, умеряя мощь Мерседеса до масштаба безвестного городка. Лают собаки, белым взъерошенным комком выворачивается из под колеса чья-то глупая курица.

– К утру съедят, - констатирует Саша.

– Попала в неправильное место, - паясничаю я.
– В неправильное время.

– Нехороший знак...

– А ты не гони!

Удивительно, на сей раз Саша не спорит, а послушно приотпускает акселератор. Наш разговор сворачивает с Бабеля и новостей из СССР на обсуждение чудовищной скупости пани Залевски, хозяйки арендованного шале. Дорога пуста, бананы сладки, и Саша все так же заливисто хохочет над моими шутками. Однако где-то глубоко-глубоко в моем подсознании затаилась неуютная клякса червоточины.

График гонки мы, конечно, безнадежно сорвали - к знаменитому Хофбройхаусу подкатили не к завтраку, а ближе к обеду. Зато все остальные декорации на месте. Кожаный верх Мерседеса сложен, стекла и панели тщательно отмыты и натерты. Никелированные детали трехметрового, по-спортивному обтянутого кожаными ремнями капота кидают в прохожих ослепительные солнечные блики. Александра на пассажирском кресле, разряжена как леди. На мне новый костюм, темные очки, а в зубах, на показ всему свету, тлеет трехдолларовая сигара. Мы выглядим в точности так, как положено выглядеть богатой немецкой семье, выбравшейся в город с дачи.

Да еще не просто богатой, а сочувствующей делу партии Гитлера. Не от большого желания, конечно, а из-за нелепого стечения обстоятельств. Подготовка к взрыву фюрера требовала присутствия на митингах и собраниях, то есть - членства в НСДАП, а теперь, когда нас знают в Мюнхене как нацистов, поздно менять личину для алиби. Поэтому мой костюм слегка стилизован под униформу СА, на грудь приколот новенький "бычий глаз". В конце концов, почему бы и нет? Сам принц Август-Вильгельм Прусский, знатнейший из знатных, сын экс-кайзера, считает не зазорным выступать под флагом со свастикой. Даже как-то позволил полиции себя избить на демонстрации, за что был удостоен похвалы отца: "ты должен гордиться тем, что стал одним из мучеников этого великого народного движения".

У входа в ресторан молодежь из СА предлагает брошюры. Саша строит ребятам глазки, берет протянутые листки и закатывает пять серебрянных марок в щель копилки для пожертвований. Очень щедро, слишком щедро. В местечке попроще за эти деньги можно пообедать.

– Марта!
– укоряю я жену.

– Им нужнее, - отвечает она под широкие улыбки ребят в коричневых рубашках.

Теперь нас точно не забудут.

Хофбройхаус встретил нас несмолкающим ни на секунду гулом голосов. Как всегда, слишком много людей, слишком хорошая акустика залов, слишком много пива и закуски. Хоть заведение и считается "штабом" нацистов, тут можно встретить за одним столом католиков, социал-демократов, коммунистов, даже евреев, тех кто посмелее, да поздоровее. Das gute Bier im HofbrДuhaus verwischt alle Klassenunterschiede,*** то есть, прекрасное пиво стирает все классовые различия. Пьют в три горла, жрут до отрыжки, стучат кружками по столам под немудреные песни, упражняются в остроумии, хлопают по друг-другу плечам. Разница во взглядах "как обустроить Дойчланд" пока что не мешает им оставаться старыми добрыми друзьями.

Мы с Сашей в Хофбройхаусе свои. Прикормленный чаевыми кельнер без проволочек устроил нас на лучшие места неподалеку от импровизированной сцены. Митинг с растяжкой "Arbeit und Brot!" особенно хорош под жирного зайца, добросовестно нашпигованного красной капустой и яблоками.

Пропагандист старался на совесть. Чуть горбатый, худой как кощей, показательно бедно одетый, еще и голосище не без искры божьего гнева - сильный, тонкий, пронзительный. Пробивается сквозь сонм досужих разговоров до самых дальних углов зала, как высокочастотная помеха - через обмотки силового трансформатора. Пока мы разминались салатом, он травил простые житейские истории, но все изменилось, едва мы добрались до горячего.

Внезапно подойдя к краю, он резким тычком выставил в зал палец и измененным, резким голосом бросил в уши жующим людям:

– Немцы, покупайте только у евреев!**** Пускай ваши сограждане голодают! Ходите в еврейские универмаги. Еврей будет жиреть от монет, которые вы ему даёте, немец же будет умирать от голода. Чем несправедливее вы будете к своему собственному народу, тем скорее наступит день, когда придёт один человек, возьмёт кнут и выгонит менял из храма нашей отчизны!*****

Где уместнее всего говорить про голод? Правильно! В дорогой, да еще и до отказа переполненной пивнушке. Между тем голос нарастал все сильнее, увлекая за собой слушателей; оратор остервенело швырял в аудиторию слово за словом:

– Десять лет Германия распродаётся оптом и в розницу!

– Миллионы немцев во власти голода и нищеты!

– Наш святой долг все изменить!

Публика сорвалась на аплодисменты, крик и топот, словно благодаря словам их жизнь уже изменилась. Оратор ждал. Его бледное лицо светилось вдохновением и верой. А затем, убедительно и неудержимо, со сцены на в уши людей полились обещания. В дымном, вонючем воздухе пивнушки наливался сиянием серебра и золота купол рая, под которым каждый обретал счастье, богатство и право на святую месть.

Бессонная, полная опасностей ночь обострила мои чувства, я совсем по-новому посмотрел на сидящих за длинными столами людей. Лавочники, рабочие, продавцы, пекари, механики, счетоводы, машинистки и клерки; они все как один подались к оратору, ряд за рядом, голова к голове.

– Бандерлоги, хорошо ли вам слышно?!
– прошептал я.

– Ближе! Ближе!
– без тени улыбки подыграла мне Саша.

Мне стало страшно; совершенно разные лица приобрели удивительную похожесть. Бессмысленные, устремленные в туманную даль взгляды; зияющая пустота в удивительном сочетании с ожиданием великого подвига. В этом ожидании без остатка растворялось всё: критика, сомнения, правда и реальность. Оратор давал простой ответ на каждый вопрос, мог помочь любой, самой страшной беде.

Легко не только падать, верить тоже легко.

– Поедем отсюда?
– засобиралась Саша.
– Залезем в кровать, включим радио...

– Да, пожалуй, - полез в бумажник я. Поднял руку, подзывая кельнера: - Уважаемый, рассчитайте!

Словно в ответ, где-то совсем рядом захлопали выстрелы.

– Scheisse!
– скрипнул зубами я.

– Думаешь нашли?

– Надеюсь, нет!

Еще вчера невзорвавшаяся мина казалась мне вполне достаточным поводом для перевода стрелок истории на новый путь. Минимально допустимое воздействие, или МНВ, точно по "Концу вечности" герра Азимова. Депутаты целы, газетчики в профите, зипо, шупо****** и рейхсвер при работе. Какая обывателям разница, заложили нацисты мину под тельмановский стол, или все же взорвали ее, по ошибке попав в нерабочее время? Теперь же, после риска, страха и хлопот, мне хотелось выжать из ситуации как можно больше; фотографии разнесенной на куски депутатской мебели выглядят куда убедительнее строчек из полицейских протоколов.

\\\*В нацистской Германии бананы были объявлены "непатриотичными", немецкие доктора выступали с "предупреждениями о вредности" банана. Фруктовые магазины обязали вывешивать плакаты с надписью "Настоящий патриот ест немецкие яблоки".\\\

\\\**Брюква. Едва ли не основной продукт питания голодной зимой 1916-1917 годов.\\\

\\\***Немного измененная запись из дневника Н.К. Крупской (апрель 1901 года).\\\

\\\****Интересно, что в 1932-1933 году массовая агитация против покупок в еврейских магазинах вызвала обратный эффект - люди не верили пропаганде и назло покупали товары в еврейских магазинах.\\\

\\\*****Цитата из речи И. Геббельса.\\\

\\\******Зипо - "полиция безопасности", Sicherheitspolizei, SiPo. Шупо - охранная полиция, Schutzpolizei, Schupo.\\\

– Так мы идем?
– поторопила меня Саша.

– Кельнер... ведь специально тянет с расчетом! Ааа!
– я бросил на стол бумажку в двадцать марок.
– Да пусть подавится, прощелыга!

До выхода мы добраться не успели. Дверь распахнулась от удара: в зал не вошел, а скорее кубарем вкатился совсем юный парень шортах в разорванной, густо залитой кровью коричневой рубашке. С трудом поднявшись на колено, от прохрипел: