Скрепы нового мира

Уже через десяток минут мы стучались в неприметную дверь:

– Йозеф, отворяй скорее!

Врач оказался отнюдь не стариком. Невысокий, толстенький, с круглыми линзами очков на круглом лице, он здорового напоминал Бабеля, только не привычного мне улыбающегося, а все время хмурящегося и презрительно кривящего губы. Несмотря на видимое недовольство, распоряжался он быстро, четко и по делу: свою супругу отправил кипятить воду и готовить инструменты, дочь, девчонку лет двенадцати, послал за чистым халатом, лекарствами и спиртовкой. Сам же закатал рукава сорочки и помог уложить Сашу на высокую, зашитую в дерматин койку.

Пощупал пульс, поморщился:

– Где же ее так угораздило?

– Из ратуши стреляли, - неохотно пояснил лейтенант.

– Кретины в коричневых рубашка таки съехали с глуза?!

– Они случайно, полагаю, целились в меня.

– Еще не легче!

– У них свой приказ, у нас свой...

– Звери, как есть звери!

Саша умирает, а они... мне захотелось наброситься на болтливого врача и лейтенанта с кулаками, заставить их, наконец, отбросить глупые разговоры и поскорее действовать, пока еще не поздно, пока бьется пульс, пока есть надежда.

– Герр Йозеф, вы...
– начал я с мыслью обвинить врача во всех смертных и обыденных грехах, однако в самый последний момент каким-то чудом сумел сдержать ярость: - ...вы сможете ее спасти?

– Все в руках Божьих, - возвел очи горе врач.

– А... меня уже предупредили!
– я торопливо вытащил из кармана бумажник, вытряхнул из него все деньги, что там были, верно, около тысячи марок.
– Смотрите, у меня есть, чем заплатить! Если будет мало, я принесу еще, столько, сколько попросите. Только умоляю, спасите мою жену!

– О-о-о, сразу чувствуется рука Густава.

– То есть?
– удивился я.

– Вы не местный, - злобно фыркнул врач.
– Иначе бы знали, что на Пасху я имел наглость отложить операцию его друга, шарфюрера СА, когда ему проломили голову в драке. Мне показалось невежливым отказывать за то, что он нацист и антисемит, и я потребовал деньги вперед. Пока их собирали, друг Густава помер. Таки нужно сказать, он бы все равно помер... зато теперь меня недолюбливает половина города.

– А вторая половина мечтает убить, - вставил лейтенант.

– Пусть так, - пожал плечами врач.
– Если человек ненавидит евреев, он таки должен лечится у немцев.

– Вы видите во мне нациста!
– догадался я.

Врач многозначительно посмотрел поверх очков на мой коричневый костюм:

– Вашу жену, молодой человек, я прооперирую без всяких условий!

– Бесплатно?
– поддразнил лейтенант.

– От денег я не откажусь, - смутился врач.
– Как вы знаете, из муниципального госпиталя меня выгнали, они считают, что лучше жить совсем без хирурга, чем с хирургом-евреем.

О! Да он же не дантист, а настоящий хирург! Неужели у моей Саши есть шанс?!

Я вынул из кармана пиджака ручку и чековую книжку, проставил сумму, имя Марты Кирхмайер, на обороте сделал приписку - "выплатить герру Йозефу в случае успешного лечения". Пусть не банковская гарантия, но очень, очень весомый повод постараться.

Протянул врачу результат:

– Тут сто тысяч марок. Они ваши, если моя Марта будет жить.

– Ого, - округлил глаза лейтенант.
– Целое состояние!

– Благодарю вас, герр Кирхмайер, - склонил голову в поклоне врач.

– Вы необыкновенно щедры. Хотя я сделал бы все возможное для вашей жены в любом случае.

– Спасибо, - поблагодарил врача я.

Простые, спокойные, в чем-то даже обязательные для ситуации слова Йозефа подарили мне надежду. А следующая фраза Йозефа еще более ее укрепила:

– Только одно условие: вы не будете мне мешать. Уходите и приходите завтра. Да смотрите, не вздумайте будить меня на рассвете. Жду вас часов эдак в десять, ни одной минутой раньше.

– Можно мне...

– Нет! Если хотите, я сделаю вам укол морфия. Проспите до завтра, как младенец.

– Как-нибудь обойдусь!

– Вот и чудесно, - герр Йозеф указал мне на дверь.
– Прошу вас, герр Кирхмайер!

Грубый металлический скрежет задвигаемого за моей спиной запора как будто перевернул страницу жизни. Вот только что, всего мгновение назад, все мои мысли и мечты вращались исключительно вокруг спасения Александры. Теперь же в моей голове багровой яростью пульсировало одно простое желание: нацист, сделавший роковой выстрел, должен умереть.

Втыкая ключ в зажигания Мерседеса, я пристал к лейтенанту с давно волнующим меня вопросом:

– Выходит, полиция всерьез воюет с засевшими в ратуше путчистами?

– У нас есть приказ. Восстановить порядок... срочно, любой ценой.

– То есть, ваша задача уничтожить этих бандитов?

Лейтенант покосился на клок материи, болтающийся на моей груди вместо вырванного значка НДСАП, но все же кивнул, соглашаясь:

– Мы с утра пытаемся выбить нацистов из ратуши... ничего не получается!

– Их настолько много?

– Не думаю, что там засело более двух-трех пруссаков, - не стал скрывать великую военную тайну лейтенант.
– Да уж больно хорошая у них позиция. Пока пробежишь через площадь, наверняка кого-нибудь, да подстрелят. Крышами тоже не обойти, ратуша выше соседних домов. Так и сидим, они то и дело стреляют в нас, мы стреляем в них.

Понятно. Умирать во имя закона и порядка полицейские не планируют. Им гораздо проще изображать бурную деятельность и ждать подкрепления. Штурмовики СА, со своей стороны, занимаются примерно тем же самым - ждут, чем кончится дело в Мюнхене. Победит Гитлер - они станут героями, выдержавшими жестокую многодневную осаду превосходящих антиреволюционных сил. Возьмет верх берлинское правительство - разбегутся по домам, попробуй найди. Вернее, их и искать никто не станет, хоть они и сукины дети, да все одно свои.

Ни первый, ни второй вариант меня категорически не устраивает:

– Почему бы вам не атаковать ночью?

– Так полнолуние же!
– голос лейтенанта чуть заметно дрогнул.

"Воевать в темноте непривычно, страшно, да и было бы ради чего рисковать шкурой", - перевел я для себя его слова.

– В окнах первого этажа решетки, двери дубовые.
– Продолжил сетовать на жизнь лейтенант.
– Пока выломаем, нас сверху расстреляют как фигурки в тире...

"Взрывчаткой выносить двери нас в училище не научили".