Скрытая бухта

– Я сегодня же позвоню Кларе Мухике, а также ее матери, попрошу поговорить со мной, если ей уже получше. Понятно, что она как-то связана с Тлалоком, с необъяснимой передачей дома предкам Оливера Гордона, а возможно, боюсь, и с убийствами. Сеньора Онгайо едва ходит, но у нее может быть сообщник. И еще нужно по всем пунктам допросить Оливера Гордона. Кстати, а что-нибудь известно о брате Ханы Онгайо по отцу?

– Он поселился в Картахене и, кажется, проживает там и поныне. Владеет тремя отелями на побережье, даже есть свой веб-сайт. Все отели – его собственность, хотя на одно жилище оформлена ипотека. Его жена родом из Мурсии, у них трое детей, и в их биографии мы не обнаружили ничего любопытного, кроме пары дорожных штрафов, да и те нарушения были совершены на территории Мурсии. Не похоже, чтобы его что-то связывало с Кантабрией или с этим делом. Его мать, она же мачеха Ханы Фернандес, еще двадцать пять лет назад переехала к сыну. Скончалась в январе этого года. Разве что от нас что-то ускользнуло, но по этой линии мы не видим ничего, что могло бы как-то помочь следствию.

– Ладно, – задумчиво ответила Валентина. – Однако есть еще кое-что: необходимо подтвердить алиби Клары Мухики на время убийств Давида Бьесго и Педро Саласа. Предполагается, что в первом случае она находилась в лаборатории Института судебной медицины, а во втором – дома с мужем. Опросите свидетелей. Мы не можем ничего упустить.

В дверь быстро постучали и тут же открыли, не дожидаясь разрешения. Капрал, который прервал их совещание вчера утром, сегодня, словно играя все по тому же дурацкому комическому сценарию, вновь нарисовался на пороге:

– Лейтенант Редондо? Срочный звонок от Оливера Гордона, переведен в режим ожидания. Соединяю его с вами?

– Да, переводите на меня, – распорядилась Валентина, – сейчас отвечу.

Остальные выжидательно молчали. Ну что там опять случилось, черт возьми? Когда лейтенант вернулась из своего кабинета, на ней лица не было.

– Ривейро, ты едешь со мной на виллу “Марина”. Кто-то облил хижину Оливера Гордона бензином и ножом прибил на террасе записку с требованием убираться. Камарго, пожалуйста, передайте экспертам. Все остальные продолжают рыть в том же направлении. Сабадель, помимо прочего, попробуй еще раз побеседовать с сестрой Мерседес. А вы, – она посмотрела на Торрес и Субисаррету, – выясните, что случилось с Кларой Фернандес, опросите всех соседей, знакомых, местных жителей. Будьте осторожны и звоните мне, как только что-то обнаружите.

Когда все потянулись к выходу, в дверях снова возник капрал. Лицо у него было очень серьезное.

– Лейтенант Редондо, звонят из штаба в Комильясе.

– Что там?

– Хана Онгайо. Туда уже выехали. Сегодня утром она покончила с собой.

Дневник (13)

Этим августовским вечером 1948 года перед церковью Святой Хулианы в Сантильяне-дель-Мар, в присутствии многочисленной публики, среди которой и семейство Чакон, представляют религиозную пьесу. Атмосфера праздничная. Это одна из тех теплых ночей, когда никто не откажется от бокала вина, толики веселья, всего того, что делает жизнь чуточку приятнее. Место для спектакля выбрано как нельзя лучше – каменная площадь, суровая и загадочная. В сгустившихся сумерках актеры разыгрывают “Больницу безумцев”.

Дон Антонио Чакон пытается сосредоточиться на пьесе, но постоянно отвлекается на фасад церкви, в свете мерцающих свечей тысячелетняя каменная стена кажется позолоченной и изменчивой, будто поверхность моря. К нему подходит человек, это его доверенный слуга Флорентино. Он шепчет что-то господину на ухо. Сеньора Чакон, сидящая рядом с их дочерью Долорес, не сводит с них глаз: после исчезновения Игнасио нервы у нее на пределе.

Уже несколько недель она не может спать, ее снедают тревога и подозрения. На это театральное представление ее затащили чуть ли не силком, чтобы только отвлечь. Полиция допросила ее несколько недель назад самым невыносимым образом, указав в качестве предполагаемой причины исчезновения сына крупные проигрыши и даже возможную связь с республиканцами, поскольку известно, что франкисты все еще устраивают облавы и избивают бывших коммунистов, а если дело того требует, то и сбрасывают со скалы, дважды выстрелив в голову. Такие места, как Пеньяс-Неграс, Пуэнте-Арсе или Сан-Чиприано, были свидетелями последних минут многих расстрелянных.

Разумеется, семейство Чакон не допускает такой версии. Наверняка Игнасио похитили с целью потребовать выкуп у них, богатых предпринимателей. Может быть, что-то в процессе пошло не так, отсюда и эта мрачная неизвестность. Сеньоре Чакон приходят в голову исключительно литературные сюжеты.

Но сеньор Чакон – человек куда более приземленный. Он начинает осознавать новость, которую только что сообщил слуга. Опустив голову, он молча качает ею из стороны в сторону. Встает и осторожно покидает импровизированный театральный атриум. Сеньора Чакон следует за ним, она почти в истерике. Она предчувствует, какое известие сейчас услышит, как на смену стылой горечи ожидания придет обжигающая боль. Как ни странно, она обращается не к мужу, а к слуге, поскольку знает, что достаточно один раз властно взглянуть на него, и тот все ей расскажет. Так и есть – он тут же открывает ей правду. Морские волны выбросили на пляж Санта-Хуста мешок, в котором обнаружили полуразложившиеся мужские ноги, которые могут принадлежать дону Игнасио. В мешке также нашли остатки ткани с гербом, который ни с чем не спутаешь, – черный орел, у лап которого лежат ярмо и красные стрелы. Все это символы, черный цвет символизирует порох, красный – кровь. Вверху три слова: “Единая, великая и свободная”. Герб с орлом – знамя франкистов.

Кажется, это подтверждает слухи о связи Игнасио с коммунистами. Может, он сотрудничал с ними или поддерживал оставшихся повстанцев – могло ли такое быть? И за это его приговорили к смерти, несмотря на фамилию?

А если нет, то откуда там взялся франкистский флаг? И почему его засунули в мешок – ведь сразу понятно, на кого тогда падет подозрение?

Узнав об этом, Хана и Клара поражены, испуганы и сбиты с толку. Этот флаг, который мог отвести от них возможные подозрения, – как же он умудрился попасть в мешок? Они ведь тщательно завязали мешок. И нашли его завязанным, а не открытым. Франкистскому флагу там просто неоткуда было взяться.

Снова я сбиваюсь с повествования. Плита времени давит на мою память и путает прошлое. Тебе, конечно, не терпится узнать, что же произошло после той жуткой ночи, что случилось на следующее утро. Итак, я продолжаю рассказ.

Суматоха в “Голубом доме” поднялась не сразу. Сначала все в растерянности из-за внезапного исчезновения молодого хозяина. Затем наступает черед беспокойства. Донья Эльвира в сопровождении Ханы самолично отправляется в Убиарко и с единственной телефонной станции, расположенной в мэрии Сантильяны-дель-Мар, звонит Чаконам, чтобы уведомить о внезапном исчезновении их сына. Учитывая, что в то время информацию сначала узнавал телефонист, конфиденциальность соблюсти было невозможно, и новость об исчезновении дона Игнасио распространилась мгновенно.

Однако, как бы быстро ни разлетались слухи, все же не настолько быстро, чтобы Луис поостерегся появиться без предупреждения на пороге “Голубого дома” тем же утром. Он не мог ничего знать об исчезновении дона Игнасио. Но сложно поверить и в то, что созвездия и коварные ведьмы сговорились и подстроили такое невероятное совпадение. Что там забыл Луис? Почему он заявился именно в то самое утро? Он ведь прежде даже не бывал в “Голубом доме”, а в Убиарко приезжал, чтобы навестить двоюродного брата Мануэля, у которого останавливался много раз после гуляний в Инохедо, куда ездил ради Ханы.

Скажи, читатель, веришь ли ты в судьбу?

Может, ты увильнешь, сказав, что не веришь в случайности. Может, то была не судьба, а лишь результат долгой работы, щедрый урожай на любовно обрабатываемом поле. Не терзай себя, будет и финал, а с ним придет и понимание.

Хана встретила Луиса, когда возвращалась с доньей Эльвирой из Убиарко. Тот уже шел обратно. Экономка позволила им недолго поговорить; сама она была поглощена мыслями о том, что надо все проверить в гостинице, убедиться, что все готово к приезду сеньора Чакона или на случай, если дон Игнасио, дай-то бог, объявится.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Хана вместо приветствия.

– Пришел тебя навестить. Но уже ухожу. – Взгляд у Луиса был непривычно холодный.

– Как это – уходишь? Уже? Ты разве не ко мне пришел? Что-то случилось? – Хана вдруг ощутила прилив отчаяния от близости Луиса, всегда такого надежного и спокойного. Он был полной противоположностью безумию прошедшей ночи.

– Нет, ничего.

Между ними повисло тягостное молчание, полное невысказанных вопросов и упреков. Хана понимала, что ни один мужчина никогда не будет смотреть на нее так, как смотрел Луис. Она сожалела о своих амбициях, но слишком поздно. Да и сожалела она лишь потому, что игра пошла не по ее правилам.