Скрытая бухта

– Давай прогуляемся, поговорим, – примирительным тоном сказала она.

Он поколебался.

– Нет. Я пришел сказать… – Во взгляде снова отразилось сомнение. – Хотя я знаю, что тебе плевать. Я пришел сказать, что женюсь на Саре. Просто чтобы ты знала.

Хану обожгло болью, горячая дрожь пробежала по животу, по позвоночнику. Но в то же время она почувствовала, что Луис врет. Между ними все кончено уже какое-то время назад, так с какой стати он пришел в Убиарко, чтобы сообщить ей эту новость… Может, чтобы позлорадствовать?

– Ясно. Ну спасибо, что проделал такой путь, чтобы сообщить мне радостную новость. Желаю вам счастья.

– Спасибо.

Они снова замолчали. Они, в былые времена болтавшие часами напролет, теперь не могли и двух слов связать.

– Ладно, я пойду. Удачи, Хана.

– И тебе.

Взгляды на мгновение встретились, и Луис, развернувшись, двинулся в сторону Убиарко. Пять, десять секунд.

– Луис!

Он обернулся, лицо угрюмое – он уже ни на что не надеялся. Хана выпалила:

– Не думай, что я тебя не любила. Я любила тебя каждый день, любила с той самой минуты, как мы встретились.

Он неуверенно улыбнулся.

– Бывали целые месяцы, когда не любила.

– Потому что знала, что ты любишь за двоих. – Она тоже улыбнулась.

Луис кивнул ей и двинулся дальше, ни разу не обернувшись. И она поняла, что больше не увидит его.

Когда Хана вернулась в “Голубой дом”, Клара рассказала, что приходил Луис и ждал ее. Клара, ночью продемонстрировавшая чудеса выдержки и хладнокровия, была явно взволнована из-за этой встречи. Может, потому, что ей пришлось заметать слишком много следов за один день?

Тем же вечером в Убиарко прибыли полиция и семья Чакон. “Голубой дом” обыскали. Опросили трех слуг, донью Эльвиру, Клару и Хану. Ничего. Накануне вечером все ушли спать, а утром дона Игнасио и след простыл. Как сквозь землю провалился. Никаких идей, никаких зацепок – кроме попойки с неясным концом, на которую указывают следы кофейного ликера в библиотеке и практически пустая бутылка из-под виски. Чемоданы дона Игнасио на месте. Одежда и деньги тоже. Очевидно, донья Эльвира не заметила пропажу ковра из спальни господина, а Клара и Хана изо всех сил старались избавить экономку от мелких забот и взяли на себя уборку во всех комнатах, пока дело не прояснится.

Сеньор Чакон был в отчаянии. Исчезновение беспутного сына, вечного источника головной боли, наполняло его неуверенностью и тревогой. Он нутром чувствовал, что случилось что-то ужасное, непоправимое. Чертов безмозглый мальчишка.

Прошло трое суток. Были допрошены все местные жители. Фамилия Чакон открывала любые двери. Поскольку полиция не сбрасывала со счетов деревенские сплетни, расспросили и про его амурные похождения, но ответы не смогли пролить свет.

Однако кое-кто в деревенской таверне заявил, что молодого сеньора видели со служанкой – той хорошенькой, зеленоглазой. А у служанки имелся ухажер, пока она не стала работать в “Голубом доме”. А потом ее взяли в Сантильяну, не пойми зачем, ведь там и так целая рота прислуги. А парень ее был в Убиарко в день исчезновения молодого сеньора и уехал обратно в Комильяс на дневном автобусе.

Служанка-то не могла ничего сделать сама, она такая маленькая, такая тщедушная, а сеньор под два метра ростом и весит изрядно. Разве сардинка может проглотить кита? Дона Игнасио уже как будто считали мертвым. Должно быть, упился до беспамятства, пошел гулять да и свалился в пропасть. Там совсем близко. Но осмотр пляжей, скал, обрывов не дал результата.

Сеньор Чакон тоже чувствовал, что именно смерть – причина исчезновения его непутевого отпрыска. Но где же тогда его тело? Кто-то ведь в этом повинен, но кто? Местные знакомые из франкистов и чиновников заверяли, что никакие вооруженные люди не рыскали по окрестностям в поисках прячущихся республиканцев. И в “Голубом доме” ни один такой не появлялся.

А затем произошло то, чего следовало ожидать, – нашелся козел отпущения. На допрос в Убиарко вызвали рыбака Луиса.

Три дня и три бесконечные ночи его продержали в камере при мэрии, дожидаясь, что парень сломается и сознается во всем. Его угрожали отправить в тюрьму Сантандера, до суда, почти гарантированно грозившего закончиться смертным приговором или, если повезет, пожизненным заключением в Дуэсо.

Усилия его кузена Мануэля, служившего в гражданской гвардии, увенчались успехом только тогда, когда отчаявшийся арестант отсидел пять недель в тюрьме Сантандера, на своей шкуре познав тяготы жизни заключенных, многие из которых были политическими. В камере на стене было нацарапано: “Лучшее и худшее в человеке то, что он привыкает почти ко всему”. Мануэль обивал пороги всех военных чиновников, обещал быть их должником, взывал к здравому смыслу и наконец, с помощью адвоката из Торрелавеги и свидетелей, смог доказать, что Луис засиделся в тот вечер в таверне тети Ампаро. А оттуда, сильно в подпитии, побрел домой, где его ждали мать и тетя, а перед рассветом он уже был в порту. Из моря вернулся между семью тридцатью и восемью утра, позавтракал в таверне и поехал в Убиарко первым утренним автобусом. Дорога заняла примерно полчаса. Никакой машины у Луиса нет, он ведь всего-навсего бедный рыбак, а последний автобус в Убиарко в восемь вечера. Их только три – утренний, что уходит в девять, потом в полдень и вечерний, восьмичасовой. Луис попросту не мог проделать весь путь пешком, на это ушло бы три часа, расправиться с доном Игнасио, пешком же вернуться домой и в обычное время выйти в море. Это если ему вообще было дело до дона Игнасио, ведь парень уже обручился с некоей Сарой, швеей из Комильяса.

Но что же тогда парень делал в Убиарко в тот самый день? Он утверждал, что хотел сообщить своей бывшей подруге, что женится, окончательно, так сказать, попрощаться. Никто не смог добиться от него хотя бы одной детали, противоречащей этой версии. Возможно, его визит и правда оказался катастрофической случайностью.

Луиса освободили без суда, семейство Чакон не предъявило официального обвинения, а полиция не нашла достаточных доказательств для удержания под стражей. Луису повезло. Он всего лишь бедолага, подумал сеньор Чакон, когда попросил устроить им встречу и взглянул в честные глаза обвиняемого. Говорят, это он и ходатайствовал о скорейшем освобождении парня.

Кошмар Луиса продолжался шесть недель, над левой бровью у него остался шрам – в память о том, как слуги закона безуспешно пытались выбить из него нужные показания.

Тем не менее, несмотря на его очевидную невиновность, имя Луиса оказалось запятнано, на него легла мрачная тень подозрений, а душа его будто покрылась копотью. Хана много раз спрашивала себя, действительно ли Луис приходил в “Голубой дом” только для того, чтобы сообщить ей о своей помолвке. Изъеденная чувством вины, она попыталась встретиться с Луисом – чтобы примириться с самой собой, подарить ему хоть немного спокойствия. Но тому уже не нужны были любовные игры с зеленоглазой герцогиней. Луис бежал без оглядки, потому что знал: если снова взглянет на Хану, то рухнет к ее ногам, отдастся ее ласке.

Он твердо был намерен жениться на Саре, как и объявил Хане в тот день. Сара – милая девушка и любит его. С ней он чувствовал себя спокойным, укрытым от невзгод. Может, в этом и состоит настоящая любовь – найти тихую гавань для растревоженного сердца.

Смерть придет, и у нее будут твои глаза.

Чезаре Павезе (1908–1950), итальянский писатель и поэт

Хана промаялась без сна всю ночь. Это опять началось. Ее припадки вернулись, а с ними вернулся и ужас. Сколько душ, сколько тел она оставила после себя? Первым был Игнасио Чакон. Он унизил ее, предал – и потому заслужил, правда? Но за ним последовали и другие, жизнь которых обрывалась, когда они становились помехой.

Однако, когда умер ее второй супруг, сеньор Мухика, к Хане возвратилась ясность сознания и она поняла, что ею руководят не амбиции и даже не страх перед нищетой, а беспримесное зло, управлявшее ею. Это осознание пришло к ней не только из-за смерти второго мужа, но после долгих и мучительных раздумий, после борьбы с той яростью, что переполняла ее. Несколько месяцев она пребывала в глубочайшей депрессии, размышляла, кто же она такая, на что тратит свою жизнь и что это за неумолимая злобная сущность сопровождает ее с детства. Она решила отстраниться от всего и всех, от семьи, сосредоточиться на работе, заново изобрести саму себя – новую личность, с которой она могла бы жить без этого гложущего чувства вины. Она пыталась облегчить груз, что лежал на душе, устраивая благотворительные аукционы и ужины, покровительствуя местным художникам, помогая женским организациям, жертвуя деньги на парки, субсидируя местный детский приют. Это была новая Хана – одинокая вдова, с головой погрузившаяся в работу и заботы о маленькой дочери.