Скрытая бухта

– Что поделать, хотя раньше ты меня и характеризовала как “привлекательного мужчину”… – Оливер замолчал, улыбнулся. – Однако все-таки кажется, что ты мне не доверяешь.

– Я ничего не принимаю на веру, Оливер. Пока преступления не раскрыты, я должна учитывать, что у тебя, как и у остальных людей, замешанных в это дело, могут быть скелеты в шкафу. Я, например, проверила все данные об исчезновении твоего брата и о попытках вашей матери установить его местонахождение через полицию, но этот вопрос продолжает приводить меня в некоторое замешательство, поскольку это не самое обычное дело. Действуя заодно, – не могу сказать, каков мотив и какова цель, – вы с братом Гильермо вполне могли все это обставить вдвоем, а он при этом оставался бы в тени. – Валентина попыталась взмахом руки успокоить Оливера, который явно собирался перебить ее. – Но это всего лишь одна из миллиона гипотез, которые сейчас навскидку могут прийти мне в голову, а многие из них выглядят совсем безумными и обидными. Моя работа – докопаться до правды, понимаешь?

Оливер больше не улыбался.

– Одна из миллиона и абсолютно безумная. Я не убийца. А мой брат, к большому сожалению всей нашей семьи, – пустоголовый бродяга, сбившийся с пути. И это в лучшем случае, потому что, может, он вообще мертв. Я тоже могу напридумывать кучу гипотез, лейтенант, но эта твоя – полный бред.

– Я не хотела тебя обидеть, Оливер.

– Ну конечно, ты только хотела взглянуть, не сбросит ли убийца маску хорошего парня. Ты мне не доверяешь, это понятно, ведь я незнакомец с мутной семейной историей, а с момента моего появления в Суансесе потянулась целая цепочка страшных событий. Но знаешь что? Я проведу собственное расследование и докажу, что не имею к этому никакого отношения.

– Тебе нельзя в это ввязываться. Расследовать – это наша работа. Уже случились два убийства и покушение на убийство, а сегодня утром на пороге твоего дома оставили предупреждение. Любой твой шаг может оказаться опасным.

– Но сидеть сложа руки еще хуже. А кроме того, если я поймаю психопата, тебе придется согласиться сходить со мной на настоящее свидание. – Он снова улыбался.

– Разумеется, ты всегда можешь позвонить мне или заехать в отдел, чтобы узнать, как продвигается дело. – От предложенного свидания лейтенант уклонилась. – Оливер, я уже опаздываю. Боюсь, нам нужно заканчивать.

Пряча блокнот, Валентина Редондо скрыла ответную улыбку.

Дневник (14)

В тот летний сезон 1948 года “Голубой дом” так и не принял гостей. Чаконы решили разобраться с его дальнейшей судьбой, как только все прояснится и нормализуется. Может, он останется гостиницей, поскольку в летние месяцы постояльцев было много. Или, может, здание продадут, чтобы избавиться от воспоминаний про Игнасио.

С Ханой вновь стали случаться обмороки, и она на какое-то время вернулась в Инохедо, в дом отца, где уже вовсю резвился восьмилетний братик. Безудержная энергия ребенка была для нее почти невыносима – по крайней мере, в те дни. Успокоение она находила только во сне. А в остальное время сердце ее дико стучало, словно от затяжной и сильной тахикардии. Она понимала, что долго у отца оставаться не сможет. Ее выдал бы растущий живот. Клара обещала все уладить, попросила только подождать пару недель. Довериться ей.

Три недели спустя, как раз когда подходил к концу первый триместр беременности Ханы, Клара сдержала слово и явилась, как воинственная амазонка, в скромную семейную лачугу в Инохедо, чтобы сообщить всем важную новость. Новость с большой буквы, которая изменит все.

Хана потеряла сознание.

Аврора, их мачеха, отреагировала на это почти равнодушно, потому что ее вниманием завладело лицо Клары – еще более прозрачное, бледное и безупречное, чем когда-либо, с выражением абсолютной безмятежности и решимости.

Душа потрясенного и растерянного Бенигно разрывалась между гордостью, радостью и грустью.

Существует три разновидности людей: те, кто видит; те, кто видит, когда им показывают; и те, кто не видит.

Леонардо да Винчи (1452–1519)

Суббота, 13 июля.

Валентина проснулась поздно, ближе к десяти, но отдохнувшей себя не чувствовала. Легла она на рассвете, потому что допоздна выправляла отчеты и сопоставляла данные. Валентина встала и подошла к окну своей маленькой квартирки в Сантандере, день выдался прекрасный, пляж Сардинеро уже наводнили отдыхающие. Как же ей повезло найти за довольно небольшие деньги жилье прямо у пляжа, да еще в таком красивом здании в английском стиле, с белыми деревянными панелями. Правда, квартирка на четвертом этаже без лифта, но подобные мелочи не особо Валентину беспокоили, к тому же так у нее каждый день была физическая нагрузка. Сегодня она была бы совсем не прочь спуститься на пляж и поплавать, расслабить мышцы, но она не могла позволить себе передышку, пока дело о вилле “Марина” не закрыто. Вчерашний разговор с Оливером Гордоном заставил ее задуматься: может, нужно посвящать больше времени самой себе, гулять, развлекаться? Раньше она делала это чаще, а теперь разве что время от времени ходила перекусить и выпить с коллегами в конце рабочего дня. Карлос, ее последний бойфренд, один из немногих, с кем она встречалась, ушел от нее именно из-за этого – из-за того что она не умела жить в нормальном ритме, не планировала завести ребенка, из-за того, что понимал: он для нее не на первом месте. Прошло почти восемь месяцев с момента их расставания. Возможно, он был прав и она его не очень-то любила – или, во всяком случае, не настолько, чтобы он не чувствовал себя, как он выражался, “второстепенным персонажем”, она спокойно отпустила его после двух с половиной лет совместной жизни. Скучала ли она именно по нему или же накатывающая порой тоска просто от одиночества?

Она взглянула на свое отражение в зеркале: этот двухцветный взгляд. Она знала, что ее глаза приводят в замешательство незнакомых людей. Валентина задумалась: правда ли ее близкие привыкли к этому взгляду или же по-прежнему боятся смотреть ей в глаза? Эта “аномалия” была не врожденной, а приобретенной. Ей не нравилось вспоминать тот вечер, когда в возрасте двенадцати лет она стала гетерохромом. Той ночью ее брат Агустин умер в заброшенной галерее в Старом городе Сантьяго-де-Компостелы. Была ли и она ответственна за случившееся? Да, она была ребенком. Но вовсе не глупым, могла поступить иначе, могла вмешаться, не промолчать. Но Валентину лишило равновесия не случившееся с ее левым глазом, а то, что произошло той ночью, когда брат покинул свое тело, оставшееся лежать, словно какой-то мусор, среди древних камней. Он, такой большой, такой благородный, ее вечный защитник, вдруг превратился в неприступного молчаливого чужака с пустым взглядом, оказался способным на неожиданные подлости. После той зловещей ночи она замкнулась в себе. Врачи ничего не могли сделать с глазом, кроме как следить, чтобы он нормально функционировал. Глаз так и остался темным, черным, как горе матери, потерявшей ребенка. Безутешные родители отвели ее к психологу, а затем к психиатру. Она справилась с горем неплохо, хотя со временем у нее развилось небольшое навязчивое расстройство – болезненная мания порядка и чистоты. Она не терпела, когда что-то оказывалось не на месте, когда путь к счастливому финалу вдруг начинал идти зигзагом. Она хотела жить в идеальном мире, в котором ни один мальчишка из хорошей семьи не сможет связаться с дурной компанией и умереть. Чертов идеальный мир. Ради него она пошла в полицию, как ее дядя Марсиал. И никогда не надевала зеленую контактную линзу, потому что зло таилось там, внутри, настоящее зло, и она хотела помнить о нем всегда, осознавать его близость и его силу.

Валентина стряхнула путаный, болезненный сумбур и сосредоточилась на экране мобильного телефона. Ого. Несколько десятков звонков и сообщений – спасибо благословенному беззвучному режиму. Зато она хотя бы смогла поспать. Она принялась читать сообщения и отвечать на звонки. Все, кроме одного, были от людей из ее команды.

– Ривейро? Это я. Извини, телефон был на беззвучном режиме. Я тебя слушаю.

– У меня есть новости, – ответил сержант, наблюдая, как его жена Рут играет с детьми на кровати. В конце концов, суббота и еще нет десяти.

– Слушаю.

– Во-первых, личная помощница Ханы Онгайо, которая каждую неделю отправляла ее почту, сообщила, что раз в месяц один конверт исправно уходил по одному и тому же адресу в Суансесе. Угадай чьему.

– Педро Саласа?

– Бинго.

– То есть это подтверждает версию с шантажом. А помощница не знает, что было в конвертах?

– Без понятия, а она пять лет проработала у сеньоры Онгайо. Я раздумывал об этом, и мне кажется, что мотив шантажа наследственный.

– Это как? Объясни.

– Дети Педро Саласа начали получать деньги за несколько месяцев до смерти их деда. Мне пришло в голову, что незадолго до смерти тот мог поделиться с сыном источником своего благополучия, который, похоже, не иссякал годами.

– Если так, то дело касается какой-то тайны из сорок восьмого года, – задумчиво сказала Валентина, – когда исчез Игнасио Чакон, причем произошло это в поместье, где в то время работали Хана с сестрой. По удивительному совпадению потом они же служили у семейства Онгайо, в чьем доме и обнаружились кости ребенка с амулетом удачи семейства Чакон. Кроме того, в деле фигурируют “горные люди” – по-видимому, каким-то образом причастные к исчезновению Чакона, а Педро Салас-старший, как мы знаем, активно участвовал в республиканском сопротивлении. Конечно, все это не тянет на мотив, потому что события столь давнего прошлого утратили юридическую силу. Если честно, я не вижу тут мотива для шантажа.

– Согласен. Срок давности преступления, если оно имело место, истек, но после обнаружения скелета ребенка на вилле “Марина” словно распахнулась какая-то дверь, которую мы никак не увидим. Что-то от нас ускользает. Я вот что подумал, а вдруг останки – это ребенок сестры Ханы или самой Ханы? Если этот Игнасио Чакон и правда был таким бабником, как следует из отчета, который цитировал Сабадель…

– Да, но Хана сказала, что не могла зачать ребенка, пока не обратилась к покойному доктору Давиду Бьесго. И только спустя годы ей удалось родить Клару Мухику. Возможно, это ребенок Клары Фернандес.