Сквозь ночь
Шрифт:
Лицо Сергея Петровича, наоборот, склоняет к доверию и надежде, а его внимательные, серьезные и добрые глаза как бы приглашают больного в союзники.
Под успокаивающим взглядом этих глаз миловидная дама старательно отвечает на различные вопросы. Но Сергей Петрович, стремящийся в ее ответах уловить то, что врачи называют «анамнезом», то есть суммой побудительных причин болезни, ничего такого пока не улавливает.
Жизнь дамы, сколько можно понять из ее рассказа, мало чем отличается от жизни большинства других дам, состоящих на учете в спецамбулатории для научных работников по графе «иждивенцы» и время от времени являющихся к Сергею Петровичу. Муж ее — кандидат наук, дочь оканчивает десятилетку. Сама
Сергей Петрович понимающе кивает. Дама рассказывает, что вот уже больше года, как они получили отдельную квартиру, а прежде жили в коммунальной, в одной комнатенке.
— И вот именно теперь, когда все наконец устроилось.
Виновато улыбаясь, она снова достает из сумки платочек.
— М-да-а… — задумчиво произносит Сергей Петрович, глядя искоса в карточку, где обозначены фамилия, имя и отчество больной. — Скажите… гм… Елена Евгеньевна, а не приходилось ли вам в последнее время переживать какие-либо серьезные потрясения? Не случилось ли чего-нибудь… кгм… такого, ну, неприятного, что ли, в семье или среди близких вам людей?
Наморщив лоб, Елена Евгеньевна припоминает. Мелкие неполадки, конечно, всегда бывают, но никаких серьезных потрясений припомнить она не может. Никто из близких не умер, и вообще в семье ничего особо неприятного не было.
Сергей Петрович доверительно, в осторожных выражениях касается некоторых сторон ее личной жизни. Дама мило краснеет — нет, в личной жизни ее, право, тоже нет ничего такого…
Она смущенно пожимает плечами. Сергей Петрович откидывается к спинке кресла, опирается подбородком о сплетенные пальцы и сидит так минуту-другую.
— Видите ли, Елена Евгеньевна, — говорит он, помолчав. — Объективно ничего внушающего серьезные опасения я у вас не нахожу. Так, некоторое истощение нервной системы, нередкое в наше… гм… сложное время. Сердце немного слишком нервное, как говорится. Ну и, кроме того, определенные возрастные явления… — Он грустно улыбается и, смягчая смысл последних слов, поясняет: — Я имею в виду некоторую… гм… неустойчивость системы на возрастных рубежах, особенно характерную для женщин. Юность, молодость, зрелость — все эти периоды, знаете ли, отделены один от другого некой незримой чертой, перешагнуть через которую…
Елена Евгеньевна слушает внимательно, согласно кивая и теребя пальцами кружево платочка.
— Так вот, — продолжает Сергей Петрович, перешагнув наконец через неприятные рубежи, — я пропишу вам очень хорошую микстуру, дам на первый случай снотворное, спать надо во что бы то ни стало, но…
Здесь он делает внушительную паузу и, переменив позицию в кресле, принимается толковать о вспомогательной роли лекарств и о том, что врач является лишь помощником больного и что, в сущности, здоровье Елены Евгеньевны находится в ее собственных руках.
Он подробно и убедительно, негромким голосом втолковывает ей, как важно уметь наслаждаться жизнью, не принимать всерьез всякие мелочи, находить свое счастье в благополучии близких и т. д. и т. п.
Елена Евгеньевна согласно кивает. Под благотворным воздействием слов Сергея Петровича и его внимательных, добрых глаз у нее теплеет на душе и снова хочется плакать. Но она перемогается, до конца выслушивает его наставления и, благодарно простившись, выходит, пряча в сумочку два рецепта.
У дверей кабинета сидит очередь, возглавляемая пожилым хмурым доцентом, нетерпеливо барабанящим по лежащему на коленях портфелю. За доцентом сидит мужчина с дергающимся веком, то и дело взглядывающий на часы, а дальше — несколько дам, и среди них приятельница Елены Евгеньевны, живущая по соседству. Присев рядом с ней и достав из сумки зеркальце, Елена Евгеньевна делится впечатлениями.
«Положительные эмоции… —
слышится ее оживленный шепот, — бывать на воздухе… очень, оч-чень внимательный…»Мужчина с дергающимся веком, шумно вздохнув, меняет положение ног и в сотый раз взглядывает на часы.
Закончив прием в амбулатории, Сергей Петрович направляется в клинику, из клиники же — на заседание ученого медицинского совета, членом которого он состоит вот уже третий год. Сегодня на заседании должен обсуждаться вопрос о росте сердечно-сосудистых заболеваний. Сергей Петрович по дороге, в тесно набитом троллейбусе, еще раз обдумывает свое выступление о роли положительных эмоций при гипертонической болезни.
Но повестка почему-то меняется, на заседании обсуждают вопросы врачебной косметики, председатель долго и обстоятельно говорит о задачах борьбы с облысением, а Сергей Петрович, рисуя на конспекте своего выступления чертиков, борется с подступающим чувством раздражения.
«Надо к таким вещам относиться с юмором, — думает он, пририсовывая лысым чертикам пышные шевелюры, — ничего не поделаешь… Вот только есть хочется, зря не перекусил…»
Домой он попадает лишь в начале девятого. Живет он в двухкомнатной квартире на шестом этаже, с женой, дочерью семнадцати лет и пятнадцатилетним сыном. Кроме них, он застает дома портниху Марью Феофилактовну, болтливую, как сорока, курящую особу неопределенных лет, шьющую жене платья.
В столовой сизо от табачного дыма, на столе и полу полно обрезков, ниток и табачного пепла. В другой комнате темно, там включен телевизор. Обедает Сергей Петрович на кухне, слушая, как скулит, скребется и ударяет грудью о дверь запертый в ванной комнате Джек.
Запирают его там по требованию Марьи Феофилактовны, смертельно боящейся собак, а особенно Джека — годовалого боксера с устрашающей черногубой мордой. Между тем Джек — добрейшее существо, отличающееся лишь чудовищной невоспитанностью. Он не признает никаких запретов, кладет всем на колени пудовую башку, настойчиво лезет целоваться и без меры обожает Сергея Петровича. Учуяв его, он колотится о дверь с удвоенной силой. В ванной падает и разбивается что-то стеклянное.
Наконец Марья Феофилактовна уходит, Джека выпускают, и он, совершив поцелуйный обряд, на время успокаивается. Сергей Петрович же, перейдя в столовую, обнаруживает, что сегодняшние газеты пущены Марьей Феофилактовной на выкройки.
— Нет, ты сама посуди, Дуся, — говорит он, стараясь сохранить спокойствие. — Ведь это же, право, нехорошо. «Медицинский работник» и тот изрезали…
Жена Сергея Петровича, Евдокия Антоновна, виновато пожимает плечами, убирая со стола обрезки и нитки. Газет она никогда не читает, как не читают их и дети Сергея Петровича. Семнадцатилетняя Лида, оканчивающая десятилетку, собирает фотографии киноактеров и сама без особых на то оснований мечтает стать киноактрисой. Что же касается Игоря, то он, кажется, вообще ни о чем не мечтает. На лице его в последнее время вместе с юношескими прыщами появилось какое-то сонно-презрительное выражение. Он стал хуже учиться и, кажется, тайком покуривает. Читает он только «Библиотеку военных приключений», хотя в доме полно хороших книг. Сергей Петрович выписывает все кряду подписные издания, ими сплошь забиты два шкафа, и скоро, вероятно, придется покупать третий.
Сергей Петрович не раз уже зарекался выписывать новые издания, так как третий шкаф ставить решительно некуда. Но вот недавно не удержался — выписал Генриха Манна, Шекспира, «Тысяча и одну ночь» и еще зачем-то «Всеобщую историю искусств»…
Вздохнув, он разувается, надевает пижаму и растягивается на тахте. Из второй комнаты слышатся ненатуральные голоса, мужской и женский, затем музыка — Игорь и Лида смотрят там передачу. Евдокия Антоновна, накрыв стол пестрой плюшевой скатертью, тоже уходит туда.