Сквозь ночь

Ни сочувствия, ни жалости, а только вот это — тишина, высокое небо и поменьше людей… Она нашла еще один камешек, покрупнее, и снова с силой швырнула его. Потревоженная вода плеснула, пошла кругами и разорвала, растянула, разбила вдребезги курносое лицо в выпуклых круглых очках.

2

Когда пришла пора получать назначения, было много волнений и неожиданностей. Виталина восприняла все спокойно. «Северный Казахстан? Ну что ж, тем лучше…»

Ребят посылали агрономами в МТС и совхозы. Ей же председатель комиссии сказал:

«Мы принимаем во внимание вашу склонность к научной работе». Она молча усмехнулась: «Ну вот…»

Полтора десятка стандартных домиков в глухой степи, два озера, густо заросшие камышом, — все это вполне совпадало с тем, к чему она была готова. И вскоре люди на станции привыкли к ее молчаливости, к ее повышенной добросовестности, к ее непонятной улыбке.

Жизнь маленького коллектива была похожа на любую другую; были здесь свои бури и свои затишья, свои радости и печали, свои раздоры и примирения. Виталина Андреевна держалась в стороне от всего. На самых шумных собраниях она молчала, улыбалась, рисовала в тетради кружочки и колосья, на вопросы отвечала односложно: «да», «нет», «возможно», «постараюсь»… Когда приезжала передвижка, она садилась у самого экрана, смотрела на бегущую мимо жизнь, потом шла к себе, снимала очки, хмурилась, глядела в темное окно, слушала, как свистит степной ветер.

Домой она писала редко:

«Жива, здорова, все в порядке, работаю. Пришли, если можно, девятый том Чехова и немного семян гвоздики…»

В маленькой комнатке у нее было очень чисто и пусто: узкая койка, стопка книг, две тарелки, прикрытые салфеткой, и цветы. Зимою тонкие стены не спасали от холода, она коротала бесконечные вечера над книгой, надев пальто в рукава. Но всходы в горшочках и корытцах, придвинутых поближе к печке, зеленели, напоминая о весне, и с ними было не так одиноко.

С первых же теплых дней она зачастила на свой участок: смотрела, как темнеет и оседает под солнцем снег, прислушивалась к голубиному гульканью первых ручейков, разминала в руках оттаявшую пахучую землю. За весну и лето она сильно загорела неприятным малиново-красным загаром, и нос у нее облупился. А в октябре, когда пришла пора идти в отпуск, она сказала директору: «Я, пожалуй, никуда не поеду, буду здесь отдыхать».

Директор нисколько не удивился — от этой коротышки можно было всего ожидать. Слова из нее не вытянешь, а вот на участке своем она, говорят, с пшеницей беседует…

Но все же она уехала. В вагоне скорого поезда, впервые за год увидев себя в большом дверном зеркале, она отвернулась. Соседи по купе попались не очень приятные, судя по всему — молодожены. С утра до вечера шептались, прыскали, давясь смехом, выбегали вдвоем из купе и вдвоем возвращались. Виталина Андреевна хмурилась, глядя в книгу. А ночью, когда все затихало и только колеса ровно отстукивали свое, думала: «Вот уже, кажется, я и сержусь на чужое счастье».

Дома оказалось тоже не легко. Мать хлопотала, смеялась, готовила всякие вкусности, а глаза у нее были грустные, все понимающие. Приходили знакомые, сочувственно ахали.

— Подумайте, глухомань, тридцать километров от железной дороги… Чем же вы там занимаетесь?

И Виталина, хмурясь, в десятый, двадцатый, тридцатый раз отвечала:

— Селекцией твердых пшениц. — И убирала под стол огрубевшие руки с темными трещинами на пальцах и короткими, будто обкусанными, ногтями.

Уезжала она с чувством облегчения. Но чем дальше увозил ее поезд, тем глуше, тоскливей становилось на душе. Сызрань, Жигули, Бугуруслан… За Уралом уже лежал снег. На полустанок за ней прислали лошадь. Она спросила у ездового:

— Ну что, как тут у нас?

— Да ничего, — сказал ездовой, подмащивая сено. — Порядок. А вы как — погуляли? Дома-то небось лучше?

Она ничего не ответила.

3

За дымчато-прозрачной одинокой березовой рощицей открылась усадьба Шубаркульской МТС — прокопченное здание мастерской, контора, длинный забор. Михаил Григорьевич продул свой мундштук, снял рукавицу и вытащил из-под ломкого, как жесть, балахона докторские часы — большие, на длинной серебряной цепочке.

— Опаздываем, — сказал он, прищелкнув пальцем крышку.

Виталина Андреевна промолчала. Приехать следовало к пяти, а часы показывали двадцать минут шестого, опоздание не бог весть какое…

Вчера директор походя, между делом сказал: «Придется, товарищ Пухова, вам с Михаилом Григорьевичем в Шубаркульскую МТС заглянуть, семинарчик провести с приезжими».

«Заглянуть»… Она усмехнулась, поправила очки и согнула в коленях затекшие, одеревеневшие ноги. Лошаденка остановилась, передергивая слипшейся шерстью. Ездовой повернул темное рябое лицо и улыбнулся ярко-белыми зубами.

— Приехали, пожалуйста!

Михаил Григорьевич помог ей сойти, сказав: «Позвольте за вами поухаживать», — и принялся счищать рукавицей налипшие у нее на спине соломинки.

Виталина Андреевна стояла, краснея и злясь: на крыльце конторы толпились люди, и все это, должно быть, выглядело со стороны довольно смешно. До чего же допотопный старик! Она передернула плечами и решительно шагнула к двери, не ожидая конца процедуры.

Люди на крыльце расступились, и она прошла, хмурясь и не глядя по сторонам. Краем глаза зацепила висящее на двери объявление; в слове «лекцыя», написанном крупными фиолетовыми буквами, «ы» было тщательно переправлено красным карандашом на «и».

В полутемном коридоре их встретил невысокий кряжистый парень, стриженный под машинку, в сером свитере и городском спортивном пиджаке. Представился, по-волжски окая:

— Бычков, главный агроном. — Тряхнул руку. Провел в небольшую, свежевыбеленную комнатку, спросил: — Как доехали? — Извинился: — Хотели машину послать, да с дорогами видите что, не решились… Да вы присаживайтесь, отдыхайте, в ногах правды нет… — И озабоченно, по-хозяйски потер руки.

Видно было по всему, что он старается выглядеть старше своих лет. «И окает, наверно, для того же», — подумала Виталина. Она уселась на деревянную скамью, расстегнула ворот пальто. Похоже было, что скамья сколочена специально для длинноногих, — резиновые сапоги ее, мокрые и грязные, повисли в воздухе. Она поджала ноги, нахмурилась и зло посмотрела на прикрепленную кнопками к стене раскрашенную схему с надписью «Границы землепользовании».

— Как говорится, карта будущей битвы, — сказал Бычков, перехватив ее взгляд, и по-детски улыбнулся, но тотчас же согнал улыбку и, оттянув рукав свитера, глянул на часы.

— Если не возражаете, — деловито заокал он, — будем начинать. Схожу, посмотрю, как там народ…

Он вышел. Михаил Григорьевич дунул в свой мундштук и сказал:

— Я полагаю, Виталина Андревна, первое слово — вам.

Она пожала плечами.

— Мне все равно.

— Видите ли, — сказал Михаил Григорьевич и отогнал ладонью облако дыма, — ваше дело, Виталина Андревна, так сказать, главное. Зерно…