Сквозь ночь

— Пиджак у тебя — будь здоров… — насмешливо прищурился Кирилл.

Паренек подумал секунду и молча, слыша удары своего сердца, принялся сбрасывать пиджак. Ох, если бы все повернулось… Может же все вдруг повернуться — вот так же неожиданно, как это случилось. Все было так хорошо…

Он снял пиджак и вынул из карманов паспорт, трудовую книжку, комсомольский билет и путевку. И как раз в этот момент Николай Виноградов подошел с другого конца вагона, протолкнулся между ребятами и увидел все.

Минуту-другую он стоял молча, хмурясь и поправляя пальцем очки. Черт его дернул уснуть…

— Ты что делаешь, Виктор? — тихо спросил он.

— А тебе чего? — не глядя на него, сказал паренек. Бледное лицо его медленно покраснело. — За сколько пойдет? — спросил он у Кирилла неожиданно севшим, хриплым голосом.

— В дым продулся, — сдавленным шепотом сказал кто-то сзади.

Кирилл, усмехаясь одними глазами и всем своим существом ощущая присутствие Николая, нарочито медленно пощупал рукав пиджака. Этот узкогрудый парень в очках был ему чем-то неприятен.

— Триста, — сказал он наконец.

— Давай, — хрипло сказал Виктор.

Кирилл сдал. Виктор посмотрел и сказал: «Себе».

Кирилл посмотрел свои две карты, подумал и взял еще одну. Он накрыл ею те две, взял все три с чемодана и медленно, как только мог, принялся выдвигать третью. Первые две были десятка и девятка… Черт бы подрал этих умников. «Ребята, не шумите… Ребята, не сорите…» Интересно, что он сейчас запоет. Посмотрим…

Кирилл рывком выдвинул карту и бросил все три веером на чемодан. Третья была валет.

Все разом выдохнули: «А-ах…»

Виктор, бледнея, положил свои карты рубашками вверх. Кирилл приподнял их двумя пальцами: десятка пик и десятка червей.

— Что такое «не везет» и как с ним бороться?.. — сказал он и усмехнулся. — Шашлык надо кушать. Понятно?

Он взял пиджак, снова пощупал рукав.

— Ну, а дальше? — спросил Виноградов.

— Садись, сыграем, — сказал Кирилл.

Он медленно, со вкусом перелил колоду из ладони в ладонь. Виноградов помолчал, поправил пальцем очки.

— Послушай, — сказал он как можно спокойнее. — Ты что, серьезно?

— А ты как думаешь? — усмехнулся Кирилл.

— Сколько продул? — все еще спокойно спросил Виноградов, обращаясь к Виктору.

Паренек молчал, ковыряя ногтем ладонь.

— Еще чуток, и без портков остался б, — сказал кто-то сзади.

Все засмеялись. Виктор прикусил губу и наклонил голову.

— Та-ак, — вздохнул Виноградов. Он снова, на этот раз двумя пальцами, большим и указательным, поправил очки.

— Давай возвращай деньги и все такое, — решительной скороговоркой выдохнул он. — Слышишь?

— А ну, к-катись отсюда! — хриплым голосом сказал Виктор. — Тоже член коллегии защитников нашелся… — Он поднял голову, и Виноградов увидел его налившиеся слезами круглые глаза.

Кирилл сидел, медленно переливая карты из ладони в ладонь, и Николай под его спокойным, насмешливым взглядом вдруг ощутил наплыв какого-то тупого, доводящего до ярости бессилия.

Перед самым отъездом его выбрали старшим по вагону. Вероятно, это произошло потому, что он носил очки и что из кармана у него торчала самопишущая ручка. А было ему всего лишь девятнадцать, и так же, как всем, ему хотелось до хрипоты петь под баян, бегать на станциях за солеными огурцами, рискуя отстать от поезда, лихо пить из граненого стакана и чувствовать себя суровым, сильным и отчаянным парнем, которому все нипочем.

Но ответственность есть ответственность. И он с утра до поздней ночи мотался по вагону, утихомиривал, уламывал, улаживал, вел дипломатические разговоры с проводниками и после каждой станции считал ребят глазами, как наседка цыплят.

И не раз уже он ловил на себе насмешливый взгляд этого спокойного парня с аккуратно зачесанными волосами. И хотя они за всю дорогу, до этой злополучной минуты, не сказали друг другу ни слова, между ними с самого начала натянулась невидимая, туго напряженная нить.

Если бы у Николая Виноградова спросили, почему ему так неприятен этот парень, он, пожалуй, не смог бы толком объяснить. То же чувствовал и Кирилл. Но они были как два электрических полюса, и Николай знал, что если они столкнутся, короткого замыкания не миновать.

2

Кирилл холодным взглядом проводил Николая: вот из-за таких и скучно на белом свете… Должно быть, в школе высиживал пятерки, ему бы в пединститут, а он, видите ли, на целину.

Он усмехнулся, положил рюкзак под голову и растянулся на полке. Напротив лежал, прерывисто вздыхая во сне и посапывая коротеньким носом, Виктор, — в желтоватом вагонном сумраке смутно белело его круглое мальчишеское лицо. Ничего, в другой раз умнее будет. Жизнь — это, брат, такая штука, ушами не хлопай…

Он полежал на спине, прислушался к ровному перестуку колес. Вагон уже не покачивало, перевал кончился. Завтра он покажет этому очкарику. Тоже судья нашелся… Он повернулся на бок и спокойно уснул.

Его разбудила предутренняя суета — подъезжали к Челябинску. Кто-то стучал в дверь уборной: «Давай выходи, засел там». Виктор сгорбился на своей полке, хмуро глядя в посеревшее окно. Кирилл, взяв из рюкзака полотенце и мыло, направился в тамбур. Николай Виноградов прошел навстречу с мокрыми волосами, держа очки в руке и щурясь близорукими голубыми глазами. Кирилл отвернулся.

Позже он слышал, как Виноградов, проходя по вагону, сказал: «В Челябинске не расходиться, будет собрание…»

Собрались в красном уголке вокзала; набилось полно, сидели не только на скамьях, но и на покрытых кумачом столах и на подоконниках, Кирилл, спокойно и чуть презрительно улыбаясь, нашел себе место, отыскал глазами Виноградова — тот, наклонившись над столом, чертил что-то на листочке бумаги, вертя в пальцах самопишущую ручку.

— Давай начинай, — сказал кто-то сзади. — А то и в город сходить не успеем.

Виноградов поднял голову.

— Успеем… Прикрой-ка там дверь кто-нибудь. — Он помолчал. — У нас, ребята, случилось чрезвычайное происшествие, как говорится — «чепе».

«Ишь ты», — усмехнулся Кирилл, не спуская улыбающихся глаз с Виноградова. К сердцу его вдруг подступила тяжелая, оглушающая ненависть, и он плохо слышал, что говорит Виноградов, только видел поблескивающие стекла очков и шевелящиеся пухлые розовые губы и светлую щетинку на подбородке. Потом Виноградов кончил, стало тихо, и в тишине кто-то сказал: