Сквозь ночь

А на рассвете их вывели, посадили в большую закрытую машину и долго везли, а когда они вышли, то было уже совсем светло.

Им дали лопаты, и они вырыли длинную узкую яму и стали над ней.

— Держись, браток, — сказал ему тот, что прикладывал мокрое к затылку.

— За моряков не беспокойся… — сказал Яшка.

Он еще раз оглядел все вокруг — глинистый овраг, и серебристые тополя, и золотые березы. Стояло очень ясное утро. В воздухе плыли седые паутинки, и высоко в небе пролетел на юг косяк журавлей.

1953

СТУДЕНТЫ

Где-то впереди разливается дробная трель свистка, паровоз отрывисто гудит. Скорый «Москва — Киев», лязгнув железом, плавно берет с места. Провожающие идут рядом с вагонами и машут руками, а перрон с высокой стеклянной крышей, с киосками, и носильщиками, и с буфетчицей, наливающей пиво в кружку, медленно уплывает назад. Потом исчезают и провожающие. Поезд покачивается и стучит на стрелках. Проводник закрывает дверь вагона, свертывает потуже флажок, сует его в футляр и с видимым наслаждением стягивает с рук белые перчатки.

— Жарко в них, ну их к лешему, — говорит он, пряча перчатки в карман.

Он похож на многих старых проводников — маленький, с седыми щетинистыми усиками, желтоватой кожей и выцветшими глазами. Другой проводник, помоложе, сует в топку кипятильника щепочки. В коридоре стоят люди, курят и смотрят в окна. Какая-то женщина ведет малыша в уборную, нагнувшись и поддерживая его сзади за растопыренные ручонки. Поездное радио прокашливается и начинает: «Граждане пассажиры…»

Я прохожу к своему купе. Мои попутчики уже устроились. Двое молодых лежат на верхних полках и смотрят в окно, подперев головы руками, а третий — постарше — сидит у столика и читает сразу две книги. У него большая, тяжелая голова и густые, спутанные, как пакля, русые волосы. Когда он перелистывает страницы, я вижу его короткопалую широкую руку с искривленным мизинцем и почерневшим ногтем на указательном пальце. Он заглядывает то в одну, то в другую книгу, и теперь мне ясно, что он читает со словарем. Один из лежащих вверху свешивается с полки и говорит:

— Гледай, Тодор, гледай!

Тодор отрывается от книг и смотрит в окно. Там, в голубоватой утренней дымке, медленно уплывает назад университет. На фоне блеклого неба и ржавой зелени Ленинских гор он прекрасен, как мираж. От него нельзя оторвать глаз.

— Хубаво, — тихо говорит Тодор. — Красиво…

Это действительно очень красиво, и я смотрю вместе со всеми, пока проводник не произносит сзади нас:

— Билетики попрошу!

Я нахожу свой билет. Проводник раскладывает на коленях билетную сумку и сует его в маленький кармашек.

— У вас, молодые люди? — спрашивает он.

Тодор молча подает три интуристовских конвертика.

— Интурист, — говорит проводник. — Понятно.

Он рассовывает конвертики по кармашкам и выходит. Тодор снова погружается в книги, двое на полках смотрят в окно. Университет уже исчез. Мимо плывет Подмосковье. В березовых рощах тлеют первые осенние искорки. Босоногий мальчик в пилотке пасет темно-рыжую корову и машет вслед поезду рукой. Я достаю из чемодана книгу и усаживаюсь поудобнее, сожалея, что не знаю болгарского языка.

Но через пять минут сверху снова свешивается голова. Парень лет восемнадцати с тонким горбоносым лицом и прозрачным пушком на верхней губе спрашивает:

— Товариш… Вы от Москва или от Киев?

— Из Киева, — говорю я.

— Ага!..

Парень думает несколько секунд и продолжает:

— А в Киеве университет тоже есть такой… хубав? Красив?

— Ну, не такой, — говорю я. — Но тоже красивый.

— Ага, — говорит он. — Это есть добре… Хорошо.

Он удовлетворенно улыбается, свешивается еще ниже и теребит волосы Тодора тонкой, совсем детской рукой с коротко остриженными ногтями.

— Внимавай, да не паднеш, момче! — говорит Тодор, ударяя его книгой по руке. И добавляет, обращаясь ко мне: — Хлапак, неопитно момче…

— Он сказал, что я есть мальчишка, который сосет молоко, — говорит парень. — Он у нас самый старец, понимаете? Стар, имеет тридцать пять годов… — И звонко смеется.

— Хлапак, — говорит Тодор, улыбаясь.

— Стар студент, — говорит парень сверху и снова треплет Тодору волосы. — Мы все есть студенты — я, он и он. Него зовут Тодор, а этот — Славко, а я есть самый лучший — Иван. Да?

Он отваливается назад и снова смеется… Видно, что ему очень хочется посмеяться. Славко лежит не двигаясь и смотрит в окно. У него худое, бледное лицо, тонкая шея и очень черные и грустные глаза.

— Мне есть хорошо, — говорит Иван. — Я имею русское имя.

— Тодор есть тоже русский Федор, — говорит Тодор. — Да?

— Правильно, — говорю я. — А где вы учитесь?

— Мы еще не учимся, — говорит Иван. — Мы это… Как то се говори?.. Ний ще се учим. Мы будем учиться. В Киеве. Университет.

— Так, так, — говорю я. — Все трое?

Иван отрицательно покачивает головой, и я вспоминаю, что по-болгарски этот жест означает «да».

Кто-то в коридоре подкручивает динамик, и вагон наполняется звуками тревожного, томящего сердце вальса.

— О, Хачатуриян! — говорит Иван.

Он сразу умолкает. Я смотрю на всех троих — на Тодора с его тяжелым, угрюмым лицом, усыпанным черными точками не то угольной, не то металлической пыли, на Ивана, с которого вдруг слетела вся мальчишеская веселость, и на Славко, все так же смотрящего в окно большими грустными глазами. И мне почему-то начинает казаться, что всем им очень грустно и всем хочется домой. Вальс затихает, поездной радист ставит другую пластинку.

— «Где ви, где ви, очи карие…» — подпевает пластинке Иван.

— Красива песничка, — говорит Тодор.

Иван поет всю песенку и заканчивает: «Хороша страна Блгария, а Русия лучше всех».

Тодор что-то быстро говорит ему по-болгарски.

— Товариш, — говорит Иван, свесившись с полки, — Тодор спрашивает: вы были в Болгарии?

— Нет, — говорю я. — Не был.

— О-о, — с сожалением говорит Тодор. — София — наш столичен град. Красив. Много хубав!

— У него там момиче, девочка, — подмигивает сверху Иван.

— Жена? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит Иван. — Он не мог жениться. Хотел учиться. Стар студент.

— Докато с’м жив, ще се уча, — говорит Тодор.

— Он сказал: «Пока живешь, еще учишься», — переводит Иван. — Хотел учиться, все бросил. Ему трудно, тежко. Стар есть, нигде еще не учился.

— Почему? — спрашиваю я.

— Он есть шлосер, железарь. Понимаешь?

— Слесарь? — говорю я.

— Так, так, — отвечает Иван. — Нелегален коммунист был.

— Другар! — говорит Тодор. — Товариш, слушай! Той Иван има известни знания. И Славко има известни знания. А мен ми е тежко. Главата ми не работи. — И он постукивает себя пальцем по лбу. Иван звонко смеется.