Сквозь

Ножик

Очевидная сложная рифма

В горло заходит плотно

Выворачивая

Наизнанку

Мое собственное горло.

***

Зимняя весна капала, стучала, приятным легким ветром по лицу. Жизнь восходила, земля на несколько дней проснулась, сладко зевнула свежими растениями, извечночеловеческое голубое небо вдыхало глубокий зеркальный взгляд. Словно дальние моря и океаны всхлынули по берегам, мягко вдавили сильной плотностью континенты, сдержанно вернулись огромными волнами обратно, лучась в бесконечно конечном блуждающем искристом солнце. Вода заливала существующее, от самых пяток по жаждущему горлу до краев губ, заливала зрачки, в секунду сдавливала барабанные перепонки и тяжело двигалась вне, превращая внутренности в бескрайнюю природу.

Соркош встал с кровати и оглянулся по сторонам. Вчерашняя комната, но так легко дышится. Приятно стоять босыми ногами на чистом паркете. Закатанные до колен спортивные штаны уверяли в уверенности, Соркош снял футболку для пущего отдыха. Пусть зимняя весна охлаждает после мороза, вдыхает тело мое, вдыхает душу мою, вдыхает меня и всех меня во мне. Соркош медленно двинулся на кухню. Движения были те же, но другие. Ноги передвигаются, глаза смотрят прямо, но взгляд не упирается в стены. Внутри не было мельтешения, дрожащего беспокойства, словно ты один в квартире, а за тобой никто не наблюдает, а наблюдатель тебе привиделся. Соркошу было приятно делать медленные шаги, словно они, такие автоматические и скучные обычно, приняли форму обдуманности и взвешенности. Ясно чувствовались окончания пальцев, сквозь вдох внутрь себя Соркош дышал сильным кислородным потоком. Видится все, слышится все, трогается, любится, хочется, выйти, сейчас, успокоение есть, неужели это вот такая простая практика - дышишь, любишь, слышишь, видишь, хочешь, можешь, сделаешь, умрешь, ну и пусть, что переживать. Умирание. Процесс. Не быть циником и любить. Уходить от биполярностей. Остановится в одной полярности? Разве это не означает быть необъективным стариком? Разве счастье является единственным истоком и результатом? Зимняя весна вдавливала кислород в тело, выдавливая тело наружу.

Соркош включил чайник. Медленно. Разглядывая чайник, прикасаясь к нему. Какой интересный и приятный чайник на ощупь. Почему я никогда этого не чувствовал? И неужели моя жизнь заключается в трогании чайников, таких приятных и шероховатых, таких разноцветных и словно удаленных от всех социальных сетей в моем телефоне. Вот это и есть жизнь? Соркош вдохнул, стоя возле стола. Чайник скрижит водой, пузыри внутри начали раскачивать его резкими рывками. Холодильник. Большой белый предмет комнатной температуры, внутри мороз, освежающий голову. За окном капало, стучало, кричало детскими удивленными и обращающими специально на себя внимание голосами, солнце, прячущееся за темным облаком, грело, нейтрально любило, охраняло, опускалось на головы и машины, ласкало изнеженных котов по углам улицы, убегало вместе с отражениями витрин, спускалось на балконы, вдыхало, путалось.

Соркош вышел на балкон. Открыл деревянное, тоже приятное на ощупь шероховатое, в будущих занозах, деревянное окно и выглянул вперед и вниз. Это мир. Это улица твоего дома. Это балкон твоего дома и мир внизу. Это люди, которые живут здесь и проходят здесь. Это предметы улицы, блуждающие тенью обычно, но сейчас устоявшиеся, спокойные. Скорее всего, такие же как и вчера, но сквозь призму глаз Соркаша одухотворенные, другие, свои, на своих местах, родные, близкие. Соркош невольно пустил в голову не свою мысль о том, что стоит в очереди. Что все зависит лишь от того, каким взглядом ты смотришь на улицу. Талый мир зеркальных существ. Нет очереди, ты лишь зеркало, отражающее твои внутренние лабиринты. Что построил, то и отразил. Что хотел, то и получил. Что смог, то и сделал. Соркош отбросил мысль в дальний фон, пытаясь, вдохнул, выдохнул. Чайник булькающе выключился в тряске.

Черный чай. Не слишком крепкий. Соркош без спешки достал чайный пакетик и заварил чай в сравнительно большой прозрачной чашке. Соркош остановился и попытался отмотать сравнительную оценку чашки. Никакой сравнительно большой чашки. Чашка есть. Я заварил чай, зачем вести мысль к безбренному тупиковому колесу, ленте, стынущей в своем основании. Соркош долил в чашку немного холодной воды. Вышел с чаем на балкон, закурил.

Прошло всего 6 минут с момента, как был включен чайник. Не так много времени, но так приятно хотя бы 6 минут быть в спокойствии с самим собой, в гармонии с чайником, холодильником, цельными предметами в кухне и целым миром цельных предметов снаружи. Если бы ты выбирал мир, каким бы он был? Таким как сейчас? Какое кино снимешь про себя ты в следующий приход? Что остается тебе, заваленному интимными воспоминаниями, что остается твоей личности, которая ждет и надеется на лучшее? Соркош снова думал о себе в третьем лице. Вдохнул, выдохнул.

***

Проснулся опять на работе. Через 40 минут рабочее совещание. Соркошу нравилось как он одет и какое производит впечатление. Дни между включением чайника и работой туманно сошлись вместе, развязались, связались. Словно стоял в дорожной пробке, сидел в дорожной пробке внутри транспорта, затягивает тело вперед, резкий плавноватый рывок назад, тошно, но не сильно. Люди прячут глаза по всем углам пространства, терпят лишние прикосновения, колбы перемешались, границы нарушены. Скуку победили терпением. Сложно раскрывать глаза и вдыхать стоя в пробке.

Соркош сидел на столом. Комната небольшая, прямоугольная, вся в дешевых столах или в себе. Жалюзи прикрыты, 6 столов стоят вдоль стен, места посередине осталось совсем немного - три шага максимум. Люди стандартные вокруг Соркаша.

Соркош на фоне думал о том, что работает в этой компании уже больше 2-х лет. Стыдно? Нет. А как? А никак. Скука охватывала тело Соркоша никаким оцепенением, не могла вообразить себе ничего, кроме себя. Соркош подумал о том, что он хотел бы сейчас делать. Точно быть не тут. Быть у себя в кабинете. Раскидать исписанные листки ради раскиданных исписанных листков. Трогать книги. Лечь. Посмотреть в потолок. Написать несколько скучных стихов, ведь стихи получаются даже в скуку. Пусть и скучные. Оглянуться. Включить видео. Смотреть видео как телевизор. Играть в игры. Смотреть порно. Кончить. Выпить пива. Не такие большие желания. Соркош подумал, что он никому не нужен. Соркош подумал, что никто не нужен ему. После подумал, что две предыдущие мысли - это инверсия ради инверсии. Никаких мыслей и в помине нет. Словно тебя нет и давит на тебя пыль, которой не видишь. Соркош подумал о том, что нужно перестать зацикливаться на своих ощущениях. Ведь это ничего не дает, ни к чему не ведет. А разве все должно вести к результату? Опять мы про счастье. Про самоудовлетворение. Соркош вспомнил художника в юности, который мастурбировал в небо. Такая красивая шляпа на памятнике и такая некрасивая на фотографии. Каким ты будешь, Соркош? Я сам себе Соркош, сам себе свой поток, сам себе мыслями по веретену, сам себе я, ничего никому не могу сказать, ничего не могу услышать, ничего не могу увидеть, поток за потоком, поток за потоком, весь поток - это сплошной я, сотканный линиями потоков глупости, из глупостей состою я.

Соркош не чувствовал наблюдателя. Наблюдатель слился с Соркошем и не чувствовал себя. Лень было встать. Лень было быть. Лень было жить. Лень было делать добро. Лень было делать зло. А всего лишь может нехватка энергии? Мяса в теле. Соркош решил проверить. Представил как он встает со стула, берет куртку и идет в столовую, которая находится в 4 минутах от офиса. Соркош медлил. Скучно было вставать. Соркош встает.

По пути в столовую Соркош напомнил себе утренние мысли. Вспоминал каким был человеком в последние школьные годы и куда улетучилась его безликая субкультурность. И улетучилась ли.

***

Пытаясь выдвинуться из парка, где победой светился отполированный танк и самолет, крепко ухватившийся хвостом за бетонный постамент и устремленный красным носом на угол, Соркош все сильнее прятал лицо в капюшон, а тело теснее сжимал в нетеплую куртку, джинсы и тяжелые черные ботинки. Начинался плотный дождь в долгую, а Соркош только зашел в пустой парк с парадного входа. Если бы путь был домой, то идти было бы легче, приятней, спокойней. Но сейчас Соркош шел к очередному куда-то, чтобы время ныряло между днями и не терзало смертельными ужимочками, которых Соркош еще не понимал, но предчувствовал.

Пластмассовые наушники дугой короновали верхнюю часть головы под капюшоном. Музыка играла максимально громко, палец твердо сдерживал вход наушников в плеер, не слишком сильно и не слишком слабо, чтобы музыка играла, а не выключалась. Когда палец затекал и дергался, музыка пропадала, а у Соркоша внутри разрывался маленький шарик ярости. Сейчас было принято решение превратить кисть левой руки в свинец и не двигать ею до конца парка. Пустой парк и плотный дождь, который плакал Соркошем, усиливали ощущение неповторимости момента и его фотографичности. Соркош принял решения разобраться с собой.

Ноги расслабились и замедлили шаг. Теснее вдавливая тело, Соркош остро резал глазами пространство, впитывал, поддавался верхнему слою музыки, не вслушиваясь, но находясь внутри слоя. Злые ударные зло выдергивали, злые рифы зло тряслись, злой бас бил бил бил, злые тексты взрослого подросткового взрослого ложились пластами, сквозь плеер, наушники и дождь проникали в уши, голову, отдавались блеском глаз, твердыми губами, давлением в груди и семенящим холодком в животе, создавая четкое представление о себе, как живом, непобедимом, уникальном, собой. Дождь, проникающий во все поры одежды, бился с серым небом, раскрыл объятия для парка и лил лил лил, выводил Соркоша на чистую воду, каплями развертывая конец отрочества.