Следы говорят

упитанные глухари могут весить на килограмм больше.

Полная захватывающих впечатлений весенняя охота на глухаря несравнима ни с какой

другой охотой по перу и надолго остается в памяти охотника.

2

На краю боровой гривы стоят небольшие сосенки, засыпанные снегом. Их зеленые

верхушки маленькими кустиками выглядывают из белых сугробов. С хрустом обрывая

хвойные побеги, бродит здесь по плотному снегу стайка глухарей, Среди них не видно

глухарок: они обычно живут отдельно.

Вот самый большой длиннохвостый мошник перестал дергать пучки зеленых игл и

напыжился. Вдруг он встрепенулся и ни с того ни с сего бойко клюнул подвернувшегося

соседа. Под скупыми лучами февральского солнца задира преобразился: вскинув голову и

волоча крылья, он жесткими концами их бороздил снег и на ходу пощелкивал. Похоже на то,

что дело идет к концу зимы!

И хотя снежный груз всё ещё лежит на ветвях, лучистое солнце день ото дня выше и ярче

светит над лесом. Отошел припай зернистого снега, рушатся с сосен белые «гирьки»,

пробивая рыхлеющий наст, с шорохом сползает еловая навись, то там, то здесь, качнувшись,

выпрямляется ветка. Ночью березы и осины стоят обледенелые, днем – кора их влажна.

Как только утреннее солнце озаряло маковки сосен, мошники спешили к местам своих

постоянных токов. Тут они рассаживались по верхушкам деревьев, будто ожидая чего-то.

Самые старые петухи первыми отзывались на увеличение дня: они слетали вниз и с

прищелкиваньем разгуливали по болотине, оставляя на снегу следы лап и черточки – метки

от распущенных крыльев.

Это – вступление к предстоящим токовым играм. Раз глухари «зачертили», – недолго

осталось ждать начала их весенних песен.

Следы с «чертежами», замеченные охотниками, заранее указывают места токовищ.

Тока чаще всего бывают в хвойном лесу, затем – в смешанном и реже – в чернолесье.

Как правило, глухари играют в глуши лесных просторов. Обычней всего, это влажные

моховые болота то с плотным, то с редким корявым сосняком. Закраины таких низменных

мшаг, незаметно повышаясь, переходят в острова соснового бора, поросшего кое-где

ельником, осинами, березами. Примерно по кромке боровой гряды и рассаживаются по

деревьям птицы.

Весна всё больше и больше дает себя чувствовать. В хвойном лесу ещё снег, но в голом

чернолесье на проталинах зацветают подснежники.

Петухи теперь с вечера торопятся лететь на ток, а на рассвете уже поют на деревьях.

Потеплеет, – они заиграют ещё раньше – затемно.

Тут и открывается охота на них. Начинать её следует с вечернего подслуха.

Мошники необычайно привязаны к своему токовищу. Они посещают его до тех пор, пока

не будут все перебиты, что, к великому сожалению, случается ещё довольно часто.

Впрочем, ежедневно тревожа певунов настойчивым и неумелым преследованием, можно

вынудить их временно рассеяться по окрестностям.

Но как только минует невзгода, глухари возвратятся на старое место. Новый же ток

образуется не сразу.

3

Весенним вечером, часа за два до захода солнца, прихожу к току на подслух, чтобы

проверить слёт глухарей. Удобно облокачиваюсь о ствол дерева. Защитный цвет одежды

сливается с окружающим фоном.

Стою в развилке сосны на грани боровой гривы и мохового болота с низкорослым

хвойником, охваченного, как подковой, островами высокого краснолесья. Осматриваюсь. Из

снега проглядывает кочка с серой осокой. Не пойму, отчего это на ней так ослепительно

искрится солнце. Просто глядеть невозможно, не сощурясь.

В такой хороший вечер мошники будут громоздиться по соснам и елям, на закрайках, а

не в глубине острова, как это случается в ненастье, в ветер.

Задолго до заката с шумом взлетает с земли и садится возле меня на сосну глухарь.

Хрюкнул. Видно, где-то вблизи дневал и «пешком» пришел сюда. Кося глазами, любуюсь

петухом. Меня ему не разглядеть меж стволов. Посидел-посидел мошник и занялся

«ужином»: срывает хвою и набивает ею свой зоб. Долго возился мошник, перепрыгивая с

ветки на ветку и выбирая пучки игл посочнее.

Солнце уже скрылось за лесом, но ещё не зашло; сбоку от меня, на рыжей коре, всё выше

и выше тлеет в голубой дымке солнечный луч. А вслед за ним поднимается тень. Вот красная

полоска осталась лишь на маковках самых высоких сосен... Погасла... В стороне заката горит

заря. Тускнеют и её отблески...

Слетаются мошники. То ближе, то дальше раздается хлопанье крыльев

подсаживающихся на деревья глухарей. Один сел невдалеке и вытянулся на суку, напряженно

застыв, чтобы при малейшей тревоге пригнуться к ветке и с толчка нырнуть в полумрак.

Неожиданно слышится сухой треск, похожий на пистолетный выстрел. Так – с хлестким

ударом крыльев – садятся некоторые глухари. Ещё один с шумом мелькает в просветах

вершин. Сел. И сразу, как бы давая ему знать о себе, за моей спиной громко хрюкнул ранее

прилетевший. Откуда он взялся? Не было слышно его посадки, – значит, бесшумно

опустился.

Глухари перелетают с места на место. Некоторые, собираясь запеть, щелкают. Доносится

то одиночное «док», то вздвоенное «тэ-тэк... тэ-тэк» или «тэ-кэ», но всякий раз это

вступление к песне заканчивается... хрюканьем.

Смолкли. Да и пора, уже поздно.

Ночевать иду в конец острова. Буду коротать ночь у костра там, чтобы не тревожить

глухарей.

Крадучись по заснеженной ветоши, прохожу под сосной, где кормился хвоей мой

пернатый «сосед». Втянув шею и положив голову на выпяченный зоб, он по-куриному спит

на ветке, поджав ноги...

Перед рассветом, до пробуждения глухарей, стараясь не хрустеть, приближаюсь к

окраине тока.

Хорошо, что пораньше пришел. Проснувшись, птицы становятся очень осторожными, а