Словесное древо

себе длани, аки тыковь, а через то самое браду честную упразднив и образа Божия не

возымев, ядосмесительством занимаются, - порох гремучий и огне-метательные дула

вымышляют и сие за высокую науку себе ставят — червонными литерами на камне-

мраморе прозвища своих злокозненных и лютых мудрецов выводя.

А в неприступных палатах, что по-аглински банками зовутся гремит Золотой Змий,

пирует царь Ирод-капитал и с ним князи и старшины, и тысячники, беззаконии

студодейцы и осквернители и блаз-нители нечестивии...

Вшедши же Иродиада — всемирная буржуазия посреде нечестивых и пляса угоди

Иродови и возлежашим с ним.

И клятся Капитал ей: «Всё, аще просиши у мене — дам ти».

88

И вшедши абие со тщанием к царю, глаголюще: «Хощу - даси зде на блюде главу

русского народа, ею же, яко яблоком, поигра на блюде...»

Ушел от меня гость не простяся, только дух тимьянный по себе оставил, —

воскресный, усекновенный воздух.

Вдругоряд узрел я моего доброгласника в месте злачном, — есть такое место и в

нашем городишке, — там, где Народный прошпект в березняк надречный колено

загнул. Стоит он, опершись на свою заречную клюшку, и сетующим, укорным оком

публику нашу обводит.

А, надо вам сказать, публика у нас — всё одна образованность; барыни четырех-

пяти панчуков матери, и волосья на сиво, и курицы самую личность ее цапками

выбродили, а сарафан у нее неприкновен до голяшек, и зоб на панель нагишом

вывален. Таковы и дочки их: барышни каблучные, барышни в уборку с головкой,

барышни — сквозная строчка, барышни — избави нас от лукавого, пипочки и саечки, а

по оптовой мужицкой прозывке — колотая посуда; закон же колотой посуды

общеведом: сколько в ней не лей, не токмо воды, но и пива нового, о котором в цветных

пасхалиях поется, — всё безза-держно в навоз да в грязь вытечет. И зияет такая

блудная посудина своей душой-щелью, дразнит мягкозадых молодых людей, у которых,

нечистый их ведает, для какой надобности спереди и сзади по полсотни карманов

наделано, штаны пузырями в самом причинном месте — раздуты.

«Пляшет плясея плясучая».

Опознав меня, с прогорклой слезой заговорил доброгласник.

«Каблучками постукивает, лодыжками подрыгивает, — всё за пречистую главу

народную, чтоб поиграть ею на блюде, яко узрелым яблоком, а телеса акридные да

медовые воронью отдать на расклева-ние...»

Пляшет Иродиада студодейная.

По кафедральным соборам в образе архиерейском, саккосом парчовым блистает...

Оборотень окаянный.

По ученым кабинетам сюртуком да постной рожей прикидывается: дескать, я всё

знаю и о русском народе воздыхаю, но, приподняв завесу истории и т. п., убеждаюсь в

необходимости созыва бесовского сонмища — сиречь Учредительного собрания.

Пляшет Иродиада бескостная.

Шторкой в окне пузатого серого дома, с лицевой стороны которого огненная метла

восстания смела растопорху, когтистого прожору — двуглавого орла государства.

Пепельницей модной, где две голых свинцовых бабы табакуру из бывших

высокоблагородий ручкой делают.

Собачкой косолапой с барским бездельным ожерелком на плюгавой шейке.

Всё за всечестную, пророческую и достохвальную главу народа русского...

И абие посла Ирод спекулатора и повеле принести главу святого.

Спекулатор же шед усекну его, и принеси главу его на блюде и дает ю Иродиаде.

Скончав же течение свое предтеча мирови и сниде во ад, благове-ствуя избавление

вселенной.

Слышав же ад глаголы его и рече ко диаволу:

«О ком сей глаголет, высокомысленный? Кто ли радость творя ему?»

Отвещав же диавол ко аду, глагола ему:

«Се — бо ныне пришед, радость творит велик Богогласник; егда бе на земли, велико

свидетельствоваше и глагола всему миру и Свободе, Равенстве и Братстве, хотя

избавити вселенную». Аминь.

<1919>

СОРОК ДВА ГВОЗДЯ

89

Чистили золотари отхожее место, дух такой распутили, что не токмо окно открыть,

– дохнуть в келье не мысленно.

Оговорка есть: мысленному дыханию и нужник не запрет, не помеха, не застава

крепкая, но только досада: — угораздило же граждан Российской Федеративной

Советской республики с погаными черпаками да с червивой смрадной бочкой на

зеленой, троицкой земле мертвое море разводить — ни живности, ни воздыхания

чистого в сем поморий не водится, а виляет в его мути смертной лишь рак-бесенок,

удавная клешня, пученый глаз, головастик треокаянный...

Большой черт не боязен.

Настоящего дьявола по духу хоша и не уличишь, зато пупом угадаешь: затолчет в

пуп, и в ягодицы жар бросится, — знай, что большущий чертяга с тобой дело имеет.

Другое дело — бес-головастик, через ноздрю душу человеческую погубляющий,

смородком мертвецким больше донимает он.

На отрока и на старицу с курицей похоть в тебя вселяет, а если языка человеческого

коснется, - трус и мор, и червь неусыпающий по земле пойдут. .

От большого черта крест с ладаном оборона, наипаче же ладан, что от образа

Умягчения злых сердец человеских взят и воскурен: — перед солнцем, перед Русью

родимой, колыбельной, перед ласточками, которые на зиму в рай к Киприяну

запечному улетают и по печуркам теплым, пренебесным гнезда вьют.

Ласточки, ластушки непорочные! Принесите хоть на перушке малом воздуха

горнего, райского, - нам, мошенникам, золотарям вонючим! Загноили мы землю

родительскую, кровями искупленную, от Соловков до потайных храмов индийских

праведными, алчущими правды лапоточками измеренную!