Слово и дело

* * *

Свой ансамбль я разогнал сразу, как только смог говорить. «Артистов» не нужно было просить дважды, они и сами были счастливы оказаться как можно дальше, когда начнется разбор полетов. В том, что это произойдет, никто не сомневался — и я тоже. О таком исходе лучше всего говорило то, что комиссия с Чепаком ещё не вышла на люди. Я даже успел вывести из управления Саву, который наконец проникся величием Комитета и того, во что ввязался ради какой-то «Сказки».

И лишь потом из комнаты выглянул полковник Чепак, который оглядел пустой коридор, недовольно помотал головой и пригласил меня внутрь.

Комиссия сидела на прежних местах. Полковник что-то писал в тетрадке, Мякушко жадно пил прямо из бутылки минералку, а Семичастный невозмутимо смотрел перед собой, и по его виду невозможно было понять, что он думает. Впрочем, наш полковник тоже не выдавал своих эмоций — он тихо, стараясь не скрипеть ботинками и половицами, прошел на своё место и тоже взялся за минералку.

Я остановился примерно там, где группа захвата надевала на Рудольфа наручники. На меня посмотрело пять пар глаз.

— Это вы придумали?.. — Семичастный неопределенно помахал рукой в воздухе.

— Так точно! — четко произнес я. — Капитан госбезопасности, временно исполняющий обязанности заместителя начальника управления КГБ по Сумской области Орехов!

— Интересно получилось, — веско произнес он. — Думаю, у вас в этом году есть шанс на высокое место. Вот только…

Он замолчал и протянул руку в сторону, и полковник передал ему тетрадь. Семичастный неторопливо достал из кармана очечник, из него — очки в толстой роговой оправе, ещё более неторопливо водрузил их на нос и всмотрелся в записи.

— Вот только есть у нас несколько замечаний, — продолжил он, словно и не было никакой паузы. — В первую очередь это музыкальное сопровождение. Это же лирическая песня?

И посмотрел на меня поверх очков.

— Никак нет, — бойко ответил я. — Это просто песня.

Повисло недолгое молчание. На правом фланге комиссии только что не пыхтел Чепак, который, видимо, всё это уже слышал — и, наверное, даже обещал, что его подчиненный предпримет всё возможное, чтобы исправить замечания комиссии.

— Но она написана от лица лирического героя? — уточнил Семичастный.

Судя по всему, во время своих скитаний по московским властным коридорам он кое-чего нахватался. Но, возможно, это произошло и раньше, когда он возглавлял украинский комсомол.

— Все песни и другие художественные произведения пишутся от лица лирического героя, — сказал я. — Эта — не исключение.

— Но герой может быть разным! — чуть повысил голос Семичастный и снова уткнулся в тетрадку. — А кто герой в этой песне? Кого он зовет с собой? С кем он хочет улететь? К кому он собирается приходить?

— Для нас, товарищ генерал-полковник, герой этой песни — сотрудник Комитета государственной безопасности, он зовет своих коллег, потому что по должностным инструкциям не должен в одиночку противостоять опасному преступнику, на задержание которого и отправляется так быстро, как только может.

Думаю, если бы я притащил в какую-нибудь газету своего времени такую трактовку песни юной Татьяны Снежиной, меня бы в лучшем случае посчитали душевнобольным. Но эта Татьяна, кажется, ещё не родилась и, разумеется, ещё не погибла, «Позови…» не написала, а её отец сейчас служит в чине старшего лейтенанта в системе госбезопасности Ворошиловградской области. Её авторство я раскрывать не собирался и в текущих условиях мог вкладывать в ещё не написанные девушкой с трагической судьбой слова тот смысл, который мне будет угоден. [1]

Но мои слова вызвали совсем не тот эффект, на который я рассчитывал. Члены комиссии переваривали то, что я сказал, с непроницаемым лицами, но серьезность момента нарушил штатский, который неожиданно упал головой на руки и хрюкнул. За ним прорвало всех остальных — смеялся даже Чепак, который одновременно пытался произнести что-то вроде «я же говорил».

Закончилось это веселье также внезапно, как и началось.

— Капитан, ты всё это серьезно сейчас? — спросил Мякушко.

— Так точно! — отбарабанил я, глядя поверх начальственных макушек.

И снова взрыв смеха, к которому я не знал, как относиться. В принципе, меня они могли пришибить с той же легкостью, что и Саву, и в моём случае им было даже проще — я уже находился в системе, и ей надо было просто присмотреться ко мне чуть внимательнее, чем допускалось в мирное время. Впрочем, я прошел хорошую школу в будущем, да и полтора месяца в московском управлении не пропали у меня даром. Поэтому я продолжал упорно играть свою роль, надеясь на то, что веселье комиссии — хороший признак.

— Так, товарищи, давайте прекращать! — Семичастный решительно хлопнул ладонью по столу. — Принимаем номер Сумского управления? Кто за то, чтобы допустить этот…

— Ансамбль, — негромко сказал я, но он услышал.

— Этот… гммм… ансамбль… до смотра? — закончил он.

И первым поднял руку. Члены комиссии повторили этот жест.

— Что ж, капитан, — Семичастный посмотрел мне прямо в глаза. — Ваша заявка признана удовлетворительной, надеюсь, в апреле вы покажете такой же уровень. Поздравляю!

Он встал за столом и протянул мне руку. От неожиданности я лишь через пару мгновений сообразил, что надо делать, но моя заминка, кажется, осталась незамеченной. Я сделал несколько строевых шагов вперед и сжал ладонь бывшего председателя КГБ СССР.

— Спасибо, товарищ генерал-полковник, — с чувством сказал я.

Попытался разорвать рукопожатие — и не смог. Хватка у Семичастного была железной. Я замер в неудобной позе.

— Капитан, а ведь мы встречались… — сказал он. — Только никак не вспомню, когда именно и при каких обстоятельствах.