Слово и дело
Шрифт:
Я добрался до управления пешком, отказавшись от предложения Семичастного ещё разок покататься на его машине. Может, и зря. Это могло слегка притормозить желание полковника проучить заезжего «москаля» — ведь неизвестно, о чем он договорился с достаточно высокопоставленной фигурой украинской власти. Но минусов в этом было больше — Чепак мог затаиться и ударить в самый неподходящий момент. А увидев меня, скромно идущим обратно, он, скорее всего, расслабится и продолжит гнуть прежнюю линию.
— А, Виктор, вернулся!
Полковник изображал, что только что вышел из своего кабинета по каким-то важным делам, но решил задержаться, случайно увидев меня. Я бы мог в это поверить —
— Да мы недалеко были, — я улыбнулся. — Товарищ Семичастный попросил ему парк показать. Говорит — сколько раз был в Сумах, а до парка ни разу не добрался. Жаль, что колесо обозрения ещё не достроили, с высоты город совсем иначе смотрится.
Остов этого колеса мы с Семичастным видели — его заложили год назад и обещали закончить этим летом, но я был уверен — обманут.
— Да, жалко, — Чепак покивал головой и спросил обеспокоенно: — Про ваш номер он ничего не говорил больше?
Я даже посочувствовал полковнику — ему жутко хотелось узнать, о чем мы полчаса говорили с бывшим председателем всесоюзного КГБ, но он вынужден был задавать наводящие вопросы.
— Похвалил ещё раз — и всё, — я безразлично пожал плечами. — Он в основном про Москву спрашивал, полковника Денисова хорошо помнит и некоторых оперативников старых.
Самый безопасный для меня вариант ответа — Семичастного вполне могло пробить на ностальгию по старым добрым временам. Я понятия не имел, знаком он с Денисовым и с личным составом московского главка, но точно знал, что Чепак не будет спрашивать Семичастного про содержание нашего разговора, а если и спросит — тот лишь удивится и пошлет полковника подальше. Это мне не по чину было такое посылание непосредственного начальства.
— А, вот оно что, а я уж грешным делом подумал, что он тебя в Киев взялся переманивать, — оскалился Чепак.
— Ну что вы, Трофим Павлович, какой Киев? — притворно удивился я. — Я бы на такое предложение и не согласился бы.
Особенно после того, как услышал откровения Семичастного.
— А зря, Виктор, очень зря! — наставительно произнес Чепак. — Что ж, не буду тебя задерживать, ты, наверное, торопишься? Когда в командировку свою собираешься?
Я задумался.
— Через недельку, наверное. Сможете выделить мне машину? Иначе придется чуть ли не через Москву ехать, а это дня три только в один конец, — я старался говорить как можно жалобнее.
— Машину? — удивился он. — Разумно, разумно… думаю, можно. Только водителя не дам, у нас и так некомплект.
— Водителя и не прошу, Трофим Павлович, я и сам водить умею, невелика наука…
Уже у себя в кабинете я смог выдохнуть — два таких мероприятия в один день вытащили из меня всю душу без остатка. Я посмотрел на гитару, но решил не прибегать к столь сильным средствам — и просто закурил. В управлении это не приветствовалось, но кто мне может запретить, кроме Чепака? А он сюда сегодня вряд ли сунется.
Я прислушался к себе — и понял, что больше всего мне было обидно за песню, которая оказалась неуместной на советской Украине. Но Семичастный сам подсказал мне выход, и я собирался им воспользоваться так, чтобы ни одна сволочь из ЦК КПУ не нашла в моих действиях никакого криминала.
[1] Столько областей в УССР было с 1959 года, когда Дрогобычскую область (так назывались несколько районов Западной Украины, вошедших в СССР в 1939-м) влили в Львовскую. Киев стал отдельной административной единицей только в 1978-м.
Крым в эти годы назывался Крымской областью — автономной республикой он был до 1945-го и вновь стал в конце 1980-х.Глава 13
«Усердным взором сердца и ума»
Недолгий разговор с Семичастным оказался очень плодотворным — я на многое смог посмотреть другим взглядом, в том числе и на тот странный запрет разработки кружка юных и не очень любителей Украины. Украинизация республики никуда не делась, несмотря на весь школьный опыт «моего» Виктора и уже мои наблюдения. Возможно, в Сумах она шла не так заметно, как где-нибудь в Тернополе и Ивано-Франковске, но определенные задачи стояли и перед руководством этой области. Продавить использование украинского языка в быту они не могли, и, как разумные люди, к этому не стремились. Но этот язык прилежно изучали все школьники, которые с аттестатом зрелости получали в нагрузку хотя бы основы, достаточные для того, чтобы в обычных условиях говорить на неком суржике. Следующий шаг украинизаторы сделают много позже, когда у них появится возможность запретить русский язык как класс — сейчас за подобный авангард из Москвы прилетели бы такие молнии и громы, что в Киеве выжившие долго икали от страха.
В эту логику укладывалось и ненавязчивое внедрение в массовое сознание мысли о превосходстве украинской экономики над общесоюзной кооперацией — к середине восьмидесятых с этим уже никто не спорил, да и требовать доказательств, подтверждающих сказанное, было некому. Поэтому объявление независимой Украины в 1991 году прошло как по маслу — Верховная рада постановила, а казаки, то есть простые громадяне УССР, утвердили буйными криками восторга. Впрочем, такое было во всех без исключения республиках великой страны. Даже в РСФСР особо одаренные особи бегали с легализованным триколором, радовались сбросу оков в виде никому не нужных Закавказья и Средней Азии и мечтали жить, как на Западе.
Сейчас о великой украинской экономике говорили тихо, без криков; судя по записке Сухонина, кого-то приходилось убеждать, передергивая цифры и показатели. Но это было легко — веры советской статистике уже почти не было, а при определенных манипуляциях получалось, например, что УССР обеспечивала примерно половину потребности СССР в свинине. Правда, большая часть этой половины оставалась в республике — то есть произвести-то они произвели, а вот вывезти не смогли, потому что логистика хромала на обе ноги. И те же ребята, которые показывали цифры производства свинины, очень не любили обсуждать, например, энергетику, потому что все ГЭС на великой реке Днепр строили всенародным ударным трудом, туда везли стройматериалы со всей страны, а агрегаты для них производили предприятия со всего Союза. Сейчас в УССР начиналась постройка целой серии атомных электростанций, которые республика в одиночку надорвется тащить — хотя, возможно, для производства свинины оно и не надо.
Местные «заукраинцы» не видели в своей однобокой просветительской деятельности ничего плохого — они поголовно стояли за коммунизм и советскую власть, легко приписывали себе достижения всего Советского Союза и не собирались ничего менять. Манипуляция с цифрами им нужна была лишь для того, чтобы простые украинцы не задумались, зачем нужна отдельная республика, если её жители до степени смешения похожи на русских, говорят и думают на русском языке и легко сходят за своих в той же Москве. Я подозревал, что подобные проблемы были и в Белоруссии, но там они не лопнули в виде нарыва даже в конце восьмидесятых, хотя идиотов с бело-красно-белой тряпкой хватало. Возможно, проблема была в кадрах, и белорусский Машеров оказался лучшим коммунистом, чем украинский Шелест. Я помнил, что до перестройки этот белорус не дожил, но подробности и дату той автомобильной аварии позабыл; в будущем многие считали это убийством, организованным лично Андроповым, который таким образом избавлялся от конкурентов, но в это я не верил абсолютно. Слишком сложная игра для нынешнего Комитета. [1]