Слово и дело

Оглушенный этим открытием я решился задать вопрос лишь спустя несколько минут.

— Но как-то с диссидентами надо бороться? То, что мы делаем сейчас — это профанация, они даже рады такому вниманию с нашей стороны, для них это признание, что они всё делают правильно…

Семичастный остановился и внимательно посмотрел на меня.

— Похвально, что ты думаешь о деле, — сказал он с непонятной мне грустью. — Но Комитет лишь следит за исполнением закона, больше ничего. Трактовка законов — дело суда и прокуратуры. Если Комитет возьмет на себя эти функции, то они окажутся правы.

Слово «они» Семичастный выделил особо, но и так было понятно, кого он имел в виду — Брежнева и остальное Политбюро ЦК. Я мельком подумал, что есть что-то забавное в том, как одинаково боятся возвращения сталинизма самые главные коммунисты и самые главные диссиденты. Впрочем, ничего забавного в этом не было.

Он двинулся дальше по тропинке.

— А что делать… на этот вопрос человечество пытается ответить давно, даже книга такая есть, писателя Чернышевского. Читал же?

— Да…

— Там тоже ответа нет, — улыбнулся Семичастный. — Поэтому каждый должен решить для себя — что ему делать, чтобы совесть была чиста.

— Простите… Владимир, — я всё ещё не мог привыкнуть к тому, чтобы называть его просто по имени. — А что решили вы?

— Мы решили, что партии виднее, — он остановился и задрал голову, глядя на трибуны «Спартака». — Мы решили, что нужно работать там, куда нас поставили. И работать честно.

«Сдались».

— Но… но разве это ваш уровень — проверять художественную самодеятельность? — не выдержал я.

— Не мой, — Семичастный покачал головой. — Федорчук попросил, когда узнал, что мы сюда едем. Но я не стал отказывать, какое-никакое, а развлечение… к тому же у вас оказался очень неплохой номер. Вот только…

Он замолчал.

— Что? — не выдержал я.

Всё-таки я вложил в наше сегодняшнее представление очень весомую частичку своей души.

— А?.. да всё просто, — он как-то безнадежно махнул рукой. — Зарубят вас в Киеве. Первого места вам не видать, как своих ушей, и будете радоваться, если не поставят на последнее.

— Почему?

Его взгляд был каким-то усталым.

— Да, Виктор, похоже, давненько ты на Украине не был, оторвался от родных корней, — укоризненно сказал Семичастный. — Потому, что вы поете на русском и русскую песню. Я не знаю, как в этом году дела обстоят, но несколько лет назад я два года подряд был в отборочной комиссии этого конкурса, Федорчук по старой памяти приглашал. Там одни «Несе Галя воду», «Розпрягайте хлопці коней» и «Ніч яка місячна», уши в трубочку сворачиваются такое в больших количествах слушать. Двадцать пять областей, двадцать пять областных управлений, двадцать пять любительских… ну пусть будет ансамблей… с гармошками и бандурами. Представляешь, как вы смотритесь на их фоне, с вашими гитарами, такой песней и целым спектаклем? Остальные же по сцене двигаться лишний раз боятся! [1]

— Кхм… — у меня поперек горла встал нехилых размеров комок. — Хотите сказать, что мы перестарались?

Он рассмеялся.

— Перестарались? Ну можно и так сказать. Но главное — русская песня и на русском языке. Здесь это не приветствуется. На смотре в Москве Украинскую ССР должна представлять украинская песня.

— Но это же… это же самый натуральный национализм! — моему возмущению не было предела.

— Нет, это национальная политика советского государства, — жестко осадил меня Семичастный. — Могу тебя уверить, что в Москве тоже ожидают, что коллектив из Украинской ССР будет петь на украинском языке, а коллектив из Грузинской ССР — на грузинском.

— В рекомендациях этого нет, я их прочитал!

— Не всё можно записать на бумагу, — он чуть успокоился. — У тебя какие-то трения с Трофимом?

— Почему вы так решили?

— Ситуация выглядит так, словно он хочет сделать тебя крайним за провал на смотре в Киеве. Это же скандал, который наверняка дойдет до уровня республиканского ЦК, и выводы будут сделаны крайне жесткие. Трофиму всё равно, он уже всё, что можно, пересидел, его даже под шумок могут и в Киев перевести, он давно этого ждёт. А вот тебе прилетит по полной программе, и не посмотрят, что формально ты подчиняешься начальнику московского управления, а здесь — всего лишь исполняешь обязанности. Что тебе обещали за эту командировку?

— Майора… — пробурчал я.

— Майора, — он хмыкнул. — Если после кляузы из ЦК КПУ в Комитете останешься — считай, в рубашке родился. Думаю, до крайних мер не дойдет, но бить будут сильно. У них ко всему украинскому очень трепетное отношение. Ладно, Виктор, пойдем к машине. Выводы-то сделал?

А куда бы я делся?

— Сделал… Владимир Ефимович! — он резко обернулся. — Могу я попросить у вас содействия? Мне нужно в Лепель съездить, покопаться в их архивах… это по одному убийству здесь, в Ромнах. Но нужно, чтобы там не мешали…

— Лепель? Где это?

— Витебская область.

— А, Белоруссия… я позвоню Машерову, думаю, этого хватит.

* * *

Наверное, я должен был быть раздавлен коварством полковника Чепака, и будь на моём месте настоящий Виктор Орехов, он мог бы совершить несколько необратимых поступков. Но я прожил в этом времени больше двух месяцев, кое-что понял — особенно об игре, в которую тут играет всё КГБ без исключения, — и хотя перспективы передо мной открывались не слишком радостные, я был готов их парировать. Возможно, без Семичастного я бы с головой ухнул в ту яму, которую мне готовил наш диверсант, но теперь я был предупрежден, а, значит, вооружен.

Правда, я всё равно чувствовал себя зеленым первогодком, которого старый и умудренный опытом лис в лице Чепака просчитал и смог обвести вокруг пальца. Наверное, я бы рано или поздно и сам разобрался в ситуации, вот только, боюсь, это случилось бы, скорее, слишком поздно, чтобы можно было отползти с минимальными потерями. Ну и да — кляуза из ЦК КПУ имела бы и в Москве вес, которому ничего не смог бы противопоставить даже Андропов, если бы ему пришла в голову блажь вступиться за какого-то капитана из московского управления.

Возможно, подобные ловушки поджидали меня и в других поручениях Чепака, но там события развивались относительно неспешно, и я мог спокойно на них реагировать. Впрочем, я пообещал себе, что завтра начну правильно вести работу со следственным отделом — нечего полагаться только на слова его начальника, который заинтересован в том, чтобы скрыть от меня все проблемы. В конце концов, агентов-информаторов я заводить умел, и даже был в своем праве, поскольку после подставы с художественной самодеятельностью мог расценивать всё управление КГБ по Сумской области такой же вражеской территорией, какой была, например, диссидентская среда.