Слово и дело

И вот теперь вся эта стройная конструкция будущего, которую он уже распланировал на несколько лет, разваливалась на глазах из-за упёртости и твердолобости местных комсомольцев. И мне надо было выручать приятеля, ведь «Сказка» была частью сделки, благодаря которой я играл в этой чертовой художественной самодеятельности не в одно рыло.

Узнав всё это, я попенял себе за забывчивость — в будущем про страшную советскую цензуру не вспоминал только ленивый, — а потом похвалил, что не поддался настроению, не ушёл из КГБ и не начал собирать свою группу. Иначе сейчас бы пел по ресторанам залитованную до синевы «Свадьбу». А это было не совсем то, о чем я мечтал в жизни.

— Сав, отставить портвейн, — я решительно убрал бутылку в холодильник. — Во всяком случае, на сейчас. Если всё получится, тогда и выпьем. Или что получше найдем, у вас тут хорошие магазины. Заявка у тебя с собой?

* * *

Идти прямиком в обком комсомола и давить на несчастных комсомольцев авторитетом и удостоверением сотрудника КГБ — самое глупое, что можно придумать в данной ситуации. Поэтому я потащил Саву в соседнее здание, где располагался обком партии. Уточнив у вахтера, что товарищ Макухин всё ещё обитает на третьем этаже и находится на месте, я решительно двинулся знакомым маршрутом.

— Ты уверен, что надо так? — спросил Сава перед самой дверью заведующего отделом науки и будущего секретаря по идеологии.

— Убежден, — как можно тверже ответил я, хотя внутри меня разрывало от противоречия.

Мне дико не хотелось оказываться в долгу перед Макухиным, но я надеялся, что тот по природному добродушию этот долг никогда не востребует. В принципе, у меня были все основания для этого.

— Товарищ Маку… он занят! — секретарша не успела выбежать из-за своего массивного стола, а потому я спокойно открыл дверь и вошел в начальственный кабинет.

Саву я оставил в приемной — прикрывать себя с тыла от разъяренной фурии.

— Что такое? — раздался недовольный голос Макухина. — Лида, я же говорил, что у меня… а, Виктор! Ты по делу или как? У нас тут с товарищем Козыревым важный разговор…

Секретаря обкома по идеологии, который уже больше месяца сидел на чемоданах и готовился к отъезду в Полтаву, я знал — не лично, конечно, а как и других представителей сумских властей, которые могли повлиять на мою жизнь и судьбу. Но их с Макухиным важный разговор меня точно не касался, а вот присутствие в одном кабинете сразу двух специалистов по идеологии — бывшего и будущего — могло серьезно облегчить мою задачу. Во всяком случае, находясь на расстоянии вытянутой руки, они не смогут долго отфутболивать меня друг к другу.

— Иван, а так даже лучше! — воскликнул я, протягивая руку.

Деваться им было некуда — мы обменялись рукопожатиями. Козырев даже представился.

— Так что случилось? — нетерпеливо спросил Макухин.

— Да вот такое дело. У молодых талантливых авторов в обкоме комсомола песню завернули, — нажаловался я и выдал им заявку с текстом.

Сначала записку изучил Макухин, потом он подвинул листок Козыреву, который её прочитал, шевеля губами. Потом они посмотрели друг на друга, и я поспешил вмешаться, пока они не уверовали в непогрешимость комсомольцев.

— Вообще никакой крамолы, сам лично проверял! — сказал я.

— Хм… — Козырев снова подвинул к себе листок. — А что им тогда не понравилось?

— Вот это сравнение, — я бесцеремонно подошел к нему и ткнул пальцем в последнюю строчку. — Хотя это всего лишь литературный оборот, они даже у Шолохова и Симонова есть.

Я, разумеется, не знал, были ли у этих писателей связанные с храмом сравнения, и память «моего» Орехова тут пасовала, но я был уверен, что хоть какие-то «литературные обороты» можно найти даже в книгах из школьной программы. Поэтому старался говорить как можно тверже, не допуская ни одной трещины, в которое могло вклиниться начальственное сомнение.

— Действительно, — на этот раз листок подтянул к себе Макухин. — У нас тут в городе пять церквей, две действующие, а уж по области… И заворачивать хороший текст из-за такой малости? Перестраховываются они, перестраховываются.

Он неодобрительно покачал головой.

Несмотря на положительную — в целом — реакцию с его стороны, я видел, что Макухин тоже перестраховывается и скидывает окончательное решение на более старшего по должности товарища. Мне, в принципе, было всё равно, кто из них завизирует заявку Савы, но Козырев устраивал всех. Если дело дойдет до разбирательств — а это если и случится, то очень не скоро, — ему будет всё равно в своей Полтаве, там как с Дона — выдачи нет, а жалобу из Сум сразу же выкинут в мусорное ведро. Макухин же в этом случае может делать круглые глаза и кивать на предшественника, а мы с Савой вообще просто рядом стояли.

Козырев всё это тоже понимал, но не торопился, набивая себе цену.

— А что, хорошая песня? — спросил он.

— Отличная, — я улыбнулся.

— Иван, а ты что скажешь? — Козырев повернулся к своему будущему наследнику.

Тот понял его вопрос правильно.

— Виктора я знаю, — небольшое преувеличение не помешает. — Он в нашем управлении КГБ служит, заместитель Трофима Павловича. Временный, прислали на укрепление из Москвы, но товарищ Чепак о нём отзывался хорошо. Так что, думаю, мы можем ему поверить.

Это был сильный ход — упомянуть мою должность. Возможно, Козырев и так знал, кто я такой, но упоминание КГБ в контексте цензурных разбирательств было явно нелишним.

— Ах, вот в чем дело… что ж, думаю, можно пойти навстречу молодежи, — сказал 58-летний «старик», ровесник того самого Чепака. — Хотя… а кто автор этого?..

Он потряс листочком и внимательно посмотрел на меня. Я скромно потупился.

— Не хотелось бы этого афишировать… — тихо, как заговорщик, сказал я. — Но эту песню написал я.

* * *

После моего признания Козырев тут же подмахнул заявку, и я, под заверения обкомовских товарищей, что они никому и никогда и вообще могила, поспешил в приемную, выручать Саву из плена. Впрочем, он, кажется, неплохо провел время в общении с девушкой и расстроенным не выглядел. Но за мной пошел добровольно, а когда я ему продемонстрировал размашистую подпись в левом верхнем углу заявки — просиял, как начищенный пятак.

— Ох, Витёк, не знал, что ты в такие кабинеты двери с ноги открываешь, — с легким восхищением в голосе сказал он.

— А я и не открываю, — улыбнулся я. — Всё дело в моём природном обаянии и знакомствах с нужными людьми. Остальное — всего лишь следствие. Кого-то другого они бы пинками выгнали — и были бы в своём праве. Тут, — я указал большим пальцем за спину, на здание обкома, — панибратства не терпят. Только работа, только строительство коммунизма. Всё, забирай свою заявку и дуй к комсомольцам.

— А к ним-то зачем? — недоуменно спросил он.

— Чтобы порядок был и правила соблюдались. Они тебе отказали, старшие товарищи их поправили, теперь они должны выполнить свою работу и поставить свою подпись. А то представь — концерт, ты начинаешь петь «Сказку», а тут на сцену выбегает комсомолец и кричит: немедленно прекратите нарушать безобразия, мы ничего не утверждали! Не думаю, что это понравится зрителям. Да и тебе самому будет неприятно. Тарас Николаевич потом по головке не погладит.