Слово и дело
Шрифт:
Мы с Андреем внимательно вникали в суть этих пыльных страниц, за каждой из которых были самые настоящие человеческие судьбы. Большую часть мы пропускали, но иногда попадалось то, что нам нужно — данные по этим людям выписывались на отдельные листы. Хуже всего было то, что мы не знали, что нам точно нужно — тот лесник наверняка уехал из Лепеля вслед за солдатом или вместо него, но вот испугавшие его люди могли приехать в город и в предыдущем году. Как бы ни был мал этот населенный пункт, а два человека тут могут не встречаться очень долго, особенно если сами не ищут встреч друг с другом.
Но когда мне в одной из папок попалась чета Гинзбургов, я понял, что мы на верном пути. В Лепель они приехали
Впрочем, я мог и ошибаться.
* * *
Мы сидели в столовой местной швейной фабрики и ели комплексный обед — первое, второе и обязательный компот. Правда, девушка из паспортного стола отказалась составить нам компанию, отговорившись тем, что у неё обед в другое время — но я заметил, что Андрею она понравилась, так что, наверное, после моего отъезда он ещё не раз посетит это богоугодное заведение. И ещё нам не достался шашлык, как Феде в «Операции 'Ы» — сегодня в меню были лишь слегка резиновые, но в целом съедобные котлеты. Я бы вообще удовлетворился парой пирожков, но пошел на поводу у организма, который требовал полноценной еды.
В целом я был доволен нашей работой, хотя до её окончания было очень и очень далеко. У нас имелся короткий список в десяток персон — все они переехали в Лепель в первой половине 1947 года, причем это было не возвращение из понятной эвакуации, а спонтанный переезд без видимой цели. Все устроились на здешние заводы и до сих пор жили в городе. Тот, кто напугал лесника из Ромн, не мог умереть — ведь совсем недавно кто-то дал себе труд приехать на Украину и убить его из немецкого пистолета, а это мог быть только человек из прошлого. А единственное подходящее прошлое находилось здесь, в Витебской области.
Вот только я вдруг понял резоны, по которым в школьных учебниках на последних страницах печатается ответ на задачи — потому что это помогает ученикам только в том случае, если они знают правильное решение. Зная, из-за кого лесник сбежал из города, я не мог просто оповестить мир о своём знании. Мне нужно было придумать некое изящное решение, чтобы задачу мог решить даже такой увалень, как Андрей, но ничего подходящего в голову просто не приходило. Даже поголовная проверка нашего списка ничего не давала, пока мы не знали личность нашего лесника.
«Бинго!»
Я отодвинул тарелку с недоеденной котлетой в сторону и печально посмотрел на Андрея.
— Знаю, что ты меня за это убьешь, — с легкой грустью сказал я. — Но нам надо будет вернуться в паспортный стол и посмотреть папки ещё и за второе полугодие.
Андрей заметно повеселел.
— А что будем искать? — всем своим видом он выражал готовность сидеть в архиве всю следующую пятилетку.
— Не что, а кого, — поправил я. — У нас есть убитый человек, он двадцать пять лет назад уехал из Лепеля, испугавшись кого-то из этого списка, — я указал на наши изыскания, которые лежали на краю стола. — Он мог выписаться законным образом — например, из-за переезда в другой город, а мог и не выписываться. Что происходит во втором случае?
Андрей похлопал глазами и промолчал. Я тоже не знал.
— Обычно в этом случае выписку осуществляет ответственный квартиросъемщик, — объяснила нам девушка из паспортного стола, слегка удивленная нашим возвращением и презентованным пирожным-корзинкой.
На этот раз я узнал её имя — Ирина. Надеюсь, теперь Андрею будет проще познакомиться с ней чуть ближе. Впрочем, про
её семейное положение я спрашивать постеснялся.— Но он же не может прийти на следующий день и сказать — выпишите вот этого человека, я его уже двенадцать часов не видел и ночевать он не приходил? — уточнил я.
— Квартиросъемщик может сделать это в любое время, — сказала ходячая энциклопедия по правилам учета граждан. — Но тому человеку потом придется прийти с паспортом и поставить соответствующую отметку.
— А если он не придет?
— Его не пропишут на другом месте, — Ирина пожала плечами.
Судя по всему, на её памяти всё происходило именно так, и она не знала, что иногда что-то случается совсем не в соответствии с инструкциями.
* * *
Лесника мы нашли быстро. Уцик, Гавриил Афанасьевич, 1924 года, родом из села Брасово Орловской губернии — насколько я помнил без обращения к атласам, это Брасово находится рядом с Локотью, я видел соответствующий указатель, когда сворачивал с трассы. Никаких биографических сведений в справках паспортного стола не было, но жизненный путь этого Уцика я представлял себе очень хорошо. Призвать его не успели — немец пёр быстро, военкоматы не справлялись, особенно когда дело касалось сёл. Сейчас уже не узнать, что побудило этого человека вступить в полицию «Локотского самоуправления», но факт остается фактом. В сорок третьем году он бежал вместе со всеми, но в Лепеле зацепился и остался тут, пока остальные члены РОНА воевали с поляками в Варшаве. Ну а здешняя жизнь была на виду — в графе «место работы» была запись «слесарь ремонтно-механического завода», того самого, на который устроились Тонька-пулеметчица и её муж после переезда из Калининграда. Скорее всего, увидев их, он и подался в бега — заявление о снятии его с учета подал какой-то местный житель, у которого Уцик снимал комнату.
В листке учета Уцика имелась и его фотография — с поправкой на возраст можно было признать в нём лесника из Ромн. Он действительно был немного похож на солдата Ивана Петрова, но именно что «немного» — думаю, если их поставить рядом, никто бы не спутал одного с другим. Но на старых фотографиях было много искажений, так что несовершенство технологий облегчили подмену. Ну а паспорт, в котором так и не появилась отметка о выписке, скорее всего, был сожжен или закопан рядом с телом убитого бойца Красной армии, найти которое я не надеялся.
* * *
С Андреем мы расстались у здания отдела КГБ, и я отправился побродить по городу, без особой цели, просто прогуляться перед сном, и сам не заметил, как попал на скромный перекресток двух небольших улиц, на который вообще-то собирался, но не сейчас и вообще не сегодня. Этот адрес я узнал в паспортном столе, выяснил, где он находится — и теперь, получается, меня тянуло к нему неотвратимо, как капитана Гаттераса на северный полюс. При этом мне было до жути неохота приближаться к этому месту без выписанного ордера на арест Тоньки и вооруженной группы поддержки.
Дом Гинзбургов я узнал сразу, хотя ни разу его не видел. Одноэтажное деревянное строение с двумя трубами на покатой крыше, хлипкая летняя кухонька недалеко от крыльца и ветхий сарай в самом углу небольшого участка. Всё это огорожено невысоким — первоклашка перепрыгнет — забором. Но рядом с чуть кривоватой калиткой висел приметный знак — небольшой круглый щит с красной звездой. Такие же эмблемы попадались мне в Лепеле несколько раз, и означали, что в доме живет ветеран войны — а Гинзбурги оба носили это звание. Тимуровское движение в СССР начала семидесятых окончательно не заглохло, хотя и поддерживалось лишь энтузиазмом отдельных пионеров и комсомольцев, но здесь, в Белоруссии, таких, наверное, было много. В Сумах я ничего подобного не помнил.