Слой 3

– Я его знаю?

Вайнберг задумался.

– В определенной степени – да.

Странный ответ подвигнул было Слесаренко к новому вопросу, да и сам Вайнберг, посверкивая стеклами очков, видимо, ждал продолжения разговора, но именно поэтому Виктор Александрович решил замолчать и принялся смотреть в иллюминатор на зеленую с коричневым и синим землю в проймах облаков.

– Это вы, – сказал Вайнберг.

– Простите, не понял?

– Наша кандидатура – это вы.

– Ну, здрасьте, – сказал Слесаренко. – Приехали. Вы прямо сейчас эту шутку придумали или, так сказать, домашняя заготовка?

– Вы мне льстите, уважаемый. – Теперь уже Вайнберг в притворной задумчивости глядел за окно. – Такую комбинацию с налета не придумаешь.

– Да уж! – криво усмехнулся Виктор Александрович.

«Все гениальное – просто»... Ему был понятен изящный расчет президента «Севернефтегаза»: региональная власть – в данном случае городская – желает получить контроль над расположенным на ее территории нефтяным предприятием? Пожалуйста: мы создаем убедительную видимость этого контроля, избирая городского мэра на самый важный в компании административный пост. Тем самым подразумевается, что идея национализации «Севернефтегаза», толкаемая нынче через Думу, умирает сама собой, без судорог и криков. Согласившись занять эту должность, мэр города примет на себя ответственность за положение дел и развитие компании и уже не сможет стучать кулаком и кричать на нефтяников: «Платите налоги, я знать ничего не желаю!», – и очень скоро из главного надсмотрщика превратится в лоббиста «нефтегазовских» интересов.

– Красиво покупаете, – сказал Слесаренко.

– Ну почему же? – Вайнберг перевел глаза на собеседника. – Должность эта будет для вас общественной в том смысле, что без зарплаты: вам, как госслужащему, нельзя. Забот у вас прибавится, ответственности тоже...

– Но таким образом вы превращаете мэра из противника в союзника, если не сказать: сообщника.

– А где написано, милейший, что мы должны быть противниками? Город без компании умрет, но и компания без города погибнет. Выходит, только вместе, сообща, это в смысле «сообщника», если вам это слово не нравится. Я понимаю, однако, что разговор наш слегка преждевременный...

– Не со всеми пока согласован?

– Дело не в этом. Просто вы еще не выиграли выборы, уважаемый Виктор Александрович. Хотя стартовали удачно, это я вам говорю без иронии.

– Мы никогда не подружимся с вами, Леонид Аркадьевич, – неожиданно для самого себя произнес Слесаренко.

– Я это знаю, – сказал Вайнберг. – Я даже знаю почему.

– Так говорите, мне интересно.

– А не скажу! – с мальчишеской заносчивостью выпалил Вайнберг. – Вы ведь мне тоже не скажете?

– Нет.

– Значит, сработаемся. А это поважнее сантиментов.

«Вот же змей!» – уважительно подумал Слесаренко.

В Тюмени был сильный боковой ветер, им не давали посадки и гнали в Екатеринбург, но Вайнберг, бормоча ругательства, пошел в кабину и взял шлемофон, и спустя минут десять они с креном и визгом покрышек плюхнулись на посадочную бетонку рощинского аэропорта.

У самолета, рядом с ожидавшим Вайнберга «мерседесом», он в изумлении увидел свою старую служебную «волжанку» и старого своего шофера Василия.

– Вылет завтра в семь, – сказал Вайнберг, прощальным жестом предлагая руку. – Я заеду за вами в шесть тридцать.

Шофер Василий топтался у капота, улыбаясь во все свое широкое лицо. Виктор Александрович крепко стиснул толстую знакомую ладонь и даже приобнял Василия левой рукой за плечо.

– Вот, прислали за вами. Домой или сразу на работу, Виксаныч?

– Сначала домой, – осевшим голосом выговорил Слесаренко. «Кто сообщил о прилете? Вайнберг? Или дети позвонили? Нет, было воскресенье, куда бы они звонили...». Он был тронут почти до слез, и все, что он наблюдал из машины по дороге от аэропорта, радовало глаз и услаждало душу. Надо было очень долго отсутствовать дома, чтобы увидеть вот так, заново и остро, какая же она зеленая и родная до мелочей, Тюмень. И тесное кольцо у Дома обороны, и этот вот овраг на Полевой – стыдоба в двух шагах от центра, и поворот направо с Герцена на Первомайскую, потом рывком налево, через встречную полосу, за драмтеатр...

– Вас подождать? – спросил Василий.

– Да, пожалуйста. Мы каким временем располагаем?

– Да хоть до ночи! – лихо ответил шофер.

Было начало десятого. Он открыл дверь своими ключами – еще с вечера достал их из потайного кармана дорожной сумки, и положил в боковой карман пиджака и несколько раз, пока летели, трогал сквозь карман ладонью – и вошел в квартиру.

С кухни пахло едой. Он прислушался – никого. Снял туфли и плащ и надел свои старые тапки без задников.

Все стояло на привычных местах. И только в кабинете на большом любимом письменном столе лежали чужие бумаги и книги: наверное, сын занимался. В детской комнате, как всегда, были разбросаны игрушки, и Виктор Александрович сразу увидел новые, незнакомые, не им и не при нем подаренные внуку: большую красную машину с радиоантенной управления и страшноватого робота-трансформера с квадратной головой. Он присел на край максимкиной кровати и немножко посидел так, разглядывая стены и вдыхая запах детской жизни, потом поднялся и прошел в спальню. Да, так оно и было – теперь дети спали здесь, и это было правильно.

В кухне на столе лежали две записки. Одна, в четвертинку листа, от невестки – про еду на плите и в духовке и номера служебных телефонов ее и сына, если вдруг забыл. Вторая, в полный лист, была от внука: большими печатными шаткими буквами внук сообщал, что любит его и скучает.

Есть не хотелось. Ему вообще не нравилось, как и что готовит невестка, и даже борщ его любимый – жена учила специально: продукты те же, вкус другой. И все-таки было приятно, что о нем позаботились, хотя и знали, что едва ли он будет обедать дома, прилетев в Тюмень на один лишь короткий день. Виктор Александрович приподнял крышку кастрюли и улыбнулся.

Два ящика в тумбе письменного стола он оставил за собой, два других освободил для сына. Слесаренко открыл один из своих, самый нижний, и увидел пачку «Мальборо» – сколько же здесь пролежала? Еще тогда, решивши не курить, он как-то раз наткнулся на нее и думал было выбросить, но усмотрел в этом жесте проявление слабости, подверженности соблазну, и оставил намеренно, а вот теперь пригодилась.

– Пожалуйста, на кладбище, – сказал он шоферу.

Василий шумно вздохнул и спросил:

– За цветами заедем? Я тут знаю по дороге, где дешевые цветы.

Свернули направо с Червишевского тракта, и он увидел ворота кладбища, пустую автобусную остановку и торговок с венками напротив, под высокими деревьями. В глазах и в горле защипало предательски; Василий смотрел на него через зеркало, Слесаренко прикрыл лицо букетом и вылез из машины. Было тепло почти по-южному. Он снял плащ и забросил его на плечо, едва не уронив букет при этом. И когда пришел на место и сел на скамейку, глаза уже были сухими.

Он осмотрелся: чисто, прибрано. Наверное, дети вчера наведались, подготовили здесь все к его приезду. А может, просто бывали здесь часто и не по нужде, а по сердцу, и Виктор Александрович ругнул себя за то, что несправедливо подумал о детях.

Слесаренко поднялся и положил букет к подножию вертикально стоящей гранитной плиты, где были ее имя и его фамилия. Потом сел снова и не нашел в карманах зажигалки.

С каждым новым днем, прожитым без нее, он понимал все яснее и беспощаднее, что тридцать якобы совместных лет он тоже прожил без нее – не с ней, а просто рядом. Он вдруг отчетливо вспомнил Новый год шестьдесят восьмого, страшные морозы, они собирались к полуночи в квартире его друзей, чьи родители были в отъезде, он ждал ее на площадке второго этажа в темноте, на него с испугом и смехом натыкались спешащие шумные люди, дверь подъезда грохотала пружинами, и вот грохнула снова, он сразу узнал по шагам, целовались и тискались на лестнице, он стал расстегивать ее новое упругое пальто и еще дивился: какие холодные пуговицы! Потом все свыклось, прошли тридцать лет, и теперь он сидит на скамейке, ковыряясь в душе и думая про женщину, которой задолжал целую жизнь и уже не вернет ни минуты. Вот и сейчас он мог бы побыть здесь подольше, но надо было уезжать, уходить к другим людям, ничего не менялось, и даже не было огня, чтоб прикурить и еще задержаться хотя бы на срок сигареты.