Смерть — мое ремесло

Эсэсовцы расступились, и мы пошли к бараку. В него вела массивная дубовая дверь, обитая железом и запертая железным засовом. В верхней части двери находилось небольшое окошечко из очень толстого стекла. Шмольде повернул выключатель, вделанный в стену, и попытался отодвинуть засов, но безуспешно. На помощь к нему подбежал унтерштурмфюрер.

Дверь открылась. Когда я вошел в барак, мне показалось, будто потолок давит мне на голову. Я мог бы дотронуться до него рукой. Три мощные лампы под металлическими сетками освещали совершенно пустое помещение. Пол в нем был бетонирован. На другом конце барака находилась еще одна дверь. Но в ней смотрового окошечка уже не было.

– Окна, - сказал Шмольде, - конечно, без стекол. Как вы сами видите, они абсолютно...
– он облизнул губы, - абсолютно герметические и закрываются снаружи.

Рядом с одной из ламп виднелось небольшое отверстие - диаметром около пяти сантиметров.

Послышался топот шагов, пронзительные крики и хриплые голоса охранников. Залаяли собаки.

– Ведут, - сказал Шмольде.

Он пропустил меня вперед и, хотя фуражка его на несколько сантиметров не доходила до потолка, пересекая зал, наклонил голову.

Когда я выходил, колонна заключенных бегом выскочила из-за деревьев. Эсэсовцы и собаки гнали их перед собой. Воздух наполнился воплями и собачьим лаем. Пыль стояла столбом.

Когда восстановился порядок и пыль немного улеглась, я смог лучше рассмотреть заключенных. Среди них было несколько здоровых мужчин, но большинство колонны состояло из женщин и детей. Несколько евреек несли своих младенцев на руках. Все заключенные были в гражданском, волосы у них не были сбриты.

– Вообще-то, - сказал тихим голосом Шмольде, - с этими не должно быть больших хлопот. Они только что прибыли.

Эсэсовцы выстроили заключенных по пятеро в ряд. Шмольде показал рукой на рощу и сказал:

– Прошу вас, господин штурмбанфюрер.

Мы зашли в рощу. Там мы были в стороне от заключенных, но то, что мы находились на небольшом холме, позволяло нам видеть всю колонну.

Два гауптшарфюрера и один шарфюрер принялись считать заключенных. Блондин-унтерштурмфюрер неподвижно застыл прямо перед нами. Справа от него, немного позади, стоял обритый наголо заключенный-еврей в полосатой форме с нарукавной повязкой.

Один из считавших подбежал, вытянулся перед унтерштурмфюрером и выкрикнул:

– Двести четыре!

Унтерштурмфюрер распорядился:

– Пусть последние четверо заключенных отойдут в сторону. Вы отведете их назад в бараки.

Я обернулся к Шмольде.

– Зачем он это делает?

Шмольде провел языком по губам.

– Чтобы внушить доверие другим.

– Переводчик!
– крикнул унтерштурмфюрер.

Заключенный с нарукавной повязкой сделал шаг вперед, стал навытяжку лицом к колонне и крикнул что-то по-польски.

Трое стоявших в конце заключенных (две женщины и мужчина в верной помятой шляпе) безропотно отделились от колонны. Четвертой оказалась девочка лет десяти. Один из шарфюреров схватил ее за руку. Тут же к нему бросилась какая-то женщина, вырвала у него из рук девочку, прижала к себе и заголосила. Два эсэсовца приблизились к ней - вся колонна загудела. Штурмбанфюрер заколебался.

– Оставьте ребенка с ней, - крикнул Шмольде.

Оба эсэсовца вернулись на свое место. Еврейка проводила их растерянным взглядом. Она все еще прижимала к себе дочь.

– Переводчик!
– приказал Шмольде.

– Скажите ей, что комендант позволяет ее дочери остаться.

Заключенный с нарукавной повязкой сказал по-польски какую-то длинную фразу. Еврейка опустила девочку на землю, взглянула на меня, потом на Шмольде. Улыбка озарила ее измученное лицо, и она что-то прокричала нам.

– Что она там кричит?
– с раздражением спросил Шмольде.

Переводчик на каблуках повернулся лицом к нам и произнес на безукоризненном немецком языке:

– Она говорит, что вы добрый. Она благодарит вас.

Шмольде пожал плечами. Трое заключенных, которых отослали обратно в бараки, прошли мимо нас в сопровождении шарфюрера. Обе женщины даже не взглянули на нас, мужчина же поднял глаза и после некоторого колебания широким, вычурным жестом снял свою помятую шляпу. Среди заключенных раздалось два или три смешка, эсэсовцы дружно загоготали.

Шмольде наклонился ко мне.

– Думаю, все пройдет хорошо.

Унтерштурмфюрер обернулся к переводчику и устало проговорил:

– Как обычно.

Переводчик долго что-то говорил по-польски. Шмольде объяснил мне:

– Он говорит им, чтобы они разделись и аккуратно сложили свои вещи. Вещи пошлют на дезинфекцию, а заключенные пока побудут в бараке. Как только переводчик замолчал, по всей колонне прокатился гул.

Я обернулся к Шмольде и посмотрел на него. Он покачал головой.

– Нормальная реакция. Вот когда они ничего не говорят, тогда надо остерегаться.

Унтерштурмфюрер сделал рукой знак переводчику, и тот снова заговорил. Спустя некоторое время несколько женщин начали раздеваться. Понемногу и другие последовали их примеру. Через минуту или две медленно, стыдливо стали снимать с себя одежду и мужчины. Подошли три эсэсовца и помогли раздеть детей. Я взглянул на свои часы - было два часа тридцать минут. Я обернулся к Шмольде.

– Не пошлете ли вы за оберштурмфюрером Зецлером? Он, видимо, не нашел дорогу.

Шмольде подозвал шарфюрера и описал ему Зецлера. Тот бегом бросился выполнять приказание.

По двору распространился тяжелый, неприятный запах грязного человеческого тела. Заключенные неуклюже и смущенно, не двигаясь стояли на самом солнцепеке. Некоторые девушки были довольно хороши собой.

Унтерштурмфюрер отдал заключенным приказ войти в барак и обещал открыть окна, как только все войдут. Они медленно, соблюдая полный порядок, выполнили его приказание. Когда последний из заключенных перешагнул порог барака, унтерштурмфюрер сам закрыл дубовую дверь и задвинул засов. Сразу же, одно за другим, в смотровом окошечке показалось несколько лиц.

Явился Зецлер. Он был красен как рак и весь в поту. Став по стойке "смирно", он отрапортовал:

– Прибыл по вашему приказанию, господин штурмбанфюрер.

Я сухо спросил:

– Почему вы так задержались?
– и добавил, уже для Шмольде.
– Вы что, заблудились?

– Да, заблудился, господин штурмбанфюрер.

Я сделал знак, и Зецлер стал слева от меня.

Унтерштурмфюрер вынул из кармана свисток и дважды свистнул. Стало тихо, затем где-то загудел автомобильный мотор. Эсэсовцы, продев руку в ремень, небрежно повесили автоматы на плечо.