Смерть ростовщика

Никого не было видно и на улицах кишлаков, через которые я проезжал. Лишь кое-где над лачугами дехкан вился дымок, единственный признак жизни, несколько смягчавший жуткую пустоту молчаливых полей.

Когда я добрался до кишлака Гала-Асийа, расположенного в одном фарсахе [23] от Бухары, день уже клонился к вечеру, до захода солнца оставался какой-нибудь час. Боясь оказаться темной ночью на опасной дороге, в безлюдной степи, я усердно подгонял лошадь, но она окончательно выбилась из сил. Вся она была покрыта хлопьями пены, словно сбивалка для нишаллы [24], и пар от нее валил, как из котла мотальщика коконов; на гриве и хвосте болтались ледяные сосульки, напоминая подвески на девичьих косах. При каждом неловком шаге лошади, мне грозила опасность кубарем скатиться на землю.

Селение Гала-Асийа осталось позади, я ехал по направлению к Яланги, когда заметил вдалеке стаю ворон. Они то опускались на дорогу, то снова взлетали в воздух. Выше, над ними, парили, распластав крылья, стервятники. Мой конь, испуганно попятился, но удары плетки заставили его идти вперед...

Подъехав поближе к тому месту, над которым кружились птицы, я увидел на дороге труп лошади. Наверное, у бедняги не хватило сил на этот тяжелый путь, а может, она упала и сломала себе шею. Хозяин содрал с нее шкуру и ушел, оставив тушу в качестве «жертвы» хищным птицам.

Около туши вертелось несколько собак. Рыча друг на друга, они рвали и жадно пожирали мясо. Иногда они затевали драку и, сцепившись клубком, визжали, пуская в ход когти и зубы, а потом снова принимались за еду.

Со всех сторон налетали вороны и в меру сил и смелости старались ухватить свою долю. Собаки злобно косились на них, рычали, лаяли, и птицы то и дело взмывали в воздух. Они не опускались на труп, но и не отлетали далеко, верно, завидуя собакам. Птицы как будто сожалели, что им останется слишком мало. Содрогаясь, я проехал мимо.

Настала ночь, и я почти не различал темноватого «асфальта», и только лежавший по обеим сторонам нетронутый снег своей белизной слегка помогал мне ориентироваться: освещал путь. Лошадь моя ступала теперь с удивительной осторожностью, ощупывая землю копытом.

Тут меня осенила мысль: «А что если съехать с дороги?» По мягкому снегу лошади легче будет идти. Не беда, если попадутся арыки, канавы или болотца. Здесь, вероятно, хорошо подморозило, а если лед и проломится где, так это не страшно – лошадь легко сможет выбраться сама.

Не долго думая, я так и сделал. И в самом деле, неезженный путь оказался удобнее. Лошадь пошла свободнее, будто ступала по твердой почве, а через арыки и ямы просто перескакивала. Единственно, что меня беспокоило, так это отсутствие уверенности, что новый путь доведет меня до цели. А вдруг я потеряю направление и окажусь в противоположной стороне?

Я все время осматривался вокруг, но ничего не видел, кроме заснеженной степи, никаких признаков человеческого жилья.

Прошло около часа, как вдруг впереди, на расстоянии примерно тысячи шагов, показался черный, пронизанный искрами дым, столбом взлетавший к небу. Я понял, что выехал к базару Яланги. Дым, конечно, шел от танура [25] базарной пекарни или от костра во дворе одного из караван-сараев.

На душе у меня стало спокойнее – значит, я не так уж сильно удалился от большой дороги – и погнал лошадь прямо на север.

Спустя еще час я увидел перед собой широкое поле, вспаханное под пар, да так и оставленное. Оно было покрыто крупными, не разбитыми бороной глыбами земли, такими большими, что их было видно из-под толстого слоя снега.

Я решил пересечь поле напрямик. Однако лошадь испуганно попятилась, заупрямилась и не хотела ступать ни шагу вперед. Я бил ее камчой – это не помогало. При каждом ударе она опускала голову, храпела, но не двигалась с места. Тогда я взял камчу в левую руку и ударил ее по брюху. Этого она не стерпела. Не в силах противиться моей воле, она опустила морду к земле и, фыркая, сделала два шага вперед а почему-то погрузилась передними ногами в почву, будто ступала в жидкую грязь. Она остановилась, но я снова стегнул ее по брюху. Она неохотно сделала еще два шага вперед и тут же завязла всеми четырьмя ногами, из-под них забулькала вода. Лошадь моя погружалась в воду. Скоро вода достигла подпруги и начала растекаться по глыбам вокруг.

Только теперь я понял, в какую беду попал. Это было не поле, а берег замерзшего Зеравшана. Быстро бегущая вода реки в сильные морозы замерзает не сверху, а со дна. Льдины, принесенные течением сверху, примерзают там, где око слабее; к ним пристают другие, обломки льда сталкиваются, встают на ребро, и поверхность реки кажется покрытой крупными комьями земли или камнями. В темноте я принял замерзший Зеравшан за вспаханное поле. Когда вода достигла кошмы седла, я понял, что оказался в реке. Поспешно соскочив с лошади на лед, я снял хурджин и отбросил его в сторону. Боясь, что лед подо мной может проломиться и я попаду в прорубь, я держался рукой за стремя, в случае чего, я мог бы спастись, ухватившись за лошадь.

Потом я осторожно отошел назад, насколько позволяла длина стремянного ремня. Убедившись, что лед под моими ногами крепок, я хотел отпустить стреми, но не смог отнять руку – кожа примерзла к бронзе. В это время лошадь рванулась, и стремя само оторвалось от моей руки. Нестерпимая боль, – будто открытую рану посыпали солью, – обожгла мне ладонь. Однако мне было не до боли, – я думал, как бы скорее выбраться на берег. Мне это удалось, а лошадь продолжала беспомощно барахтаться в воде. Она сделала еще один прыжок в направлении течения, но лед проломился и там, и она погрузилась в воду еще глубже. Постояв немного спокойно, словно собираясь с силами, лошадь снова прыгнула в сторону берега. Таким образом, чередуя передышку с прыжками, она выбралась наконец на берег и, сильно встряхнув гривой, замерла, понурив голову. Ее трясло как в лихорадке, сосульки в хвосте и гриве позванивали, ударяясь одна об другую.

Я тоже промок, и мои кожаные калоши, и ичиги, и подол халата обледенели. Меня тоже била лихорадка.

По моим расчетам, я находился невдалеке от моста Мехтаркасым. Я бросил хурджин на седло, надел обледеневшую уздечку себе на руку поверх чекменя и, ведя лошадь в поводу, пошел, держа направление на восток.

Я не ошибся. Через четверть часа показались силуэты строений базара, что у моста Мехтаркасым, а спустя еще несколько минут я уже был под их крытыми торговыми рядами.

* * *

Я постучался в первую попавшуюся чайную. Чайханщик проснулся, открыл дверь и, увидев, что у меня лошадь, разбудил своего слугу и велел взять ее у меня. Заметив, что одежда на мне вымокла и обледенела, чайханщик поднял сандали и развел огонь. Сняв с меня одежду, он развесил ее просушить, а на меня набросил свой халат. Затем стащил с моих ног мокрые ичиги и поставил вместе с кожаными калошами у костра. Однако не позволил мне протянуть к огню озябшие, совершенно одеревеневшие от холода ноги, он укутал их в теплое одеяло, которым покрыт был сандали. Я сел у ярко пылавшего огня, подставив грудь и плечи живительному теплу...

Немного согревшись и передохнув, я снова почувствовал острую боль: горела ободранная рука, протянул ее к огню, увидел, что ладонь довольно сильно ободрана. Чайханщик собрал со стен паутину – в ней недостатка не было, приложил к моей ране и перевязал руку платком.

– До утра все пройдет, заживет, не успеешь заметить, как заживет.

И действительно, рука у меня болела недолго. Уже через пять дней ободранное место зажило.

Успокоившись и придя в себя, я рассказал чайханщику, как провалился в реку.