Смерть ростовщика

– Так ведь эти «свидетели» не знают ни Абдунаби, ни твоего отца! Какие же смогут они дать показания?

– Я и сам убежден, что отец никогда их раньше не видал, но вчера, после вечернего плова, он выслал меня из комнаты и имел с ними секретный разговор. Я попробовал подслушать, да не все разобрал. Отец наставлял их, как держаться на суде, а чему учил – я так и не понял.

– Чему он их учил, узнать нетрудно, – заметил я и, распрощавшись, пошел прямо в дом казия.

* * *

Во дворе у казия собралось много тяжущихся, дела которых должны были разбираться сегодня. В одном углу сидели бай со своими «свидетелями» и ответчики – братья Абдунаби, приведшие с собой старосту своего кишлака.

Спустя некоторое время служащий казикалана подошел к баю и сказал:

– Будьте любезны, проходите. Ваша очередь!

Бай со своими «свидетелями» впереди, ответчики со старостой за ними взошли на высокую глинобитную суфу перед канцелярией казия.

Казикалан сидел в комнате, у самого окна. У него было узкое, птичье лицо, жидкая, но очень длинная козлиная борода, узкие обезьяньи глаза с воспаленными веками без ресниц, длинные, как у зайца, уши и острый, загнутый книзу нос, похожий на клюв кеклика.

На суфе во дворе перед окном разостлана была простая циновка. Истец и ответчики сели на эту циновку рядом, подобрав под себя ноги. Когда бай и братья Абдунаби опустились на циновку, казий, сощурив свои узкие глаза, оглядел их одного за другим и спросил у служителя:

– Бай привел своих свидетелей, – ответил тот с поклоном и передал казию исковое прошение.

Пробежав глазами прошение, казий обратился к баю:

– Кому дали вы эти две тысячи тенег?

– Абдунаби, брату этих людей, – сказал бай, указав на ответчиков. – Вот они – его кровные братья и наследники.

– Признаете вы этот долг или не признаете? – спросил казикалан у ответчиков, пронизывая их взглядом своих маленьких глаз.

– Нам известно даже, когда мы умрем, а вот об этом долге – понятия не имеем, – начал один из ответчиков, который казался постарше другого. – Мы знаем только одно – наш брат Абдунаби служил у них десять лет и не получал никакой платы, а как заболел...

Казикалан грубо прервал его:

– Не распространяйся! Говори – признаешь или не признаешь?

– Не признаю, господин!

Казикалан задал тот же вопрос другому брату я, получив такой же ответ, обратился к истцу:

– У вас документ или свидетели?

– У меня свидетели, господин!

Казикалан передал служителю прошение и приказал:

– Выведи их и разберись! Если удастся, уладь миром, если нет – приведи их обратно. Решение вынесем согласно священному закону шариата.

– Хорошо, господин! – промолвил служитель с поклоном и сделал знак тяжущимся выйти за ним.

Когда все спустились с суфы, служитель казикалана объявил:

– Ваше дело отложено до субботы. Вам дается целый день на обдумывание. Если примиритесь, выдам вам бумагу о прекращении дела. Если нет – в субботу опять явитесь к господину защитнику шариата. А теперь платите мне за труды!

Бай вынул пять тенег и протянул их служителю.

– Этого мало! – сказал тот. – Сегодня, завтра да суббота – это три дня. По пять тенег за день – это будет пятнадцать тенег!

– Ну, теперь очередь за вами, – сказал служитель, обращаясь к братьям Абдунаби.

Староста открыл кошелек, чтобы заплатить за них.

– Хватит ему с нас и пяти тенег! – сказал вполголоса один из братьев старосте.

– Почему? – удивился тот. – Разве не знаете государственного порядка? Пока тяжба не разрешится, обе стороны несут расходы поровну, а когда тяжба окончится, казий решит, кому оплачивать все эти расходы. – Он вытащил из кошелька двенадцать тенег и вручил их служителю казикалана.

– Удовлетворите и старосту, – сказал тот, взглянув на ответчиков.

– Хватит того, что вас удовлетворили, а мы уж как-нибудь договоримся друг с другом! – возразил староста.

После этого все разошлись.

Я сожалел, что тяжба не была решена сегодня, мне очень хотелось узнать, чем кончится дело.

«Сумею ли я прийти к разбирательству в субботу – ведь это как раз день занятий?» – подумал я. Мне предстояло в субботу прослушать шесть лекций, причем все в разных, отдаленных друг от друга местах. Правда, в субботу я должен был заниматься у казикалана – урок был назначен на одиннадцать часов. Но было неизвестно, совпадет ли он с разбором дела по времени.

* * *

В субботу я бегал как угорелый из одного медресе в другое. Не терпелось поскорее кончить все лекции, чтобы пораньше попасть в канцелярию казия. Разумеется, как бы я ни торопился, я не мог изменить ни очередности, ни продолжительности занятий. И все же я торопился, мчался в надежде на то, что, может, увижу, как выступят подкупные лжесвидетели.

Едва закончилась последняя лекция, я чуть ли не бегом пустился в путь и явился за пятнадцать минут до начала занятий у казия. Внутренняя и наружная части судебного помещения были заполнены приглашенными на суд, но тех, кто меня интересовал, не было видно.

Огорченный, я уселся у двери рядом с моими товарищами, так же, как и я, ожидавшими начала занятий у казикалана.

Постепенно собрались все мои однокашники. Группа слушателей, занимавшихся у казикалана до нас, уже вышла. Мы разместились в просторной канцелярии, – занятия с учащимися медресе проводились в ней. Ученики образовали круг, подобно маддахам – проповедникам и рассказчикам священных историй, какой образуется обычно вокруг маддахов, когда они рассказывают свои истории о святых. Рассевшись один за другим от передней стены комнаты до самых дверей, ученики образовали круг.

Я пришел к казикалану раньше других и успел занять место против окна, у которого сидел казикалан. Обычно эти места доставались плечистым здоровякам, которые становились у входных дверей и не давали пройти вперед таким, как я. Сами они старались усесться как можно ближе к казикалану, чтобы быть у него на глазах.

В перерыве между занятиями с двумя группами казикалан успевал разобрать несколько тяжб. И сейчас, используя время до начала занятий с нами, он опрашивал тяжущихся, которые находились при этом снаружи, на террасе.