Смерть ростовщика

– Если так, то надо отогреть и лошадь, – сказал он.

Окликнув слугу, хозяин велел ему развести в конюшне костер, развесить и просушить всю упряжь.

Вскипела вода в медном кувшине, чайханщик заварил чай, я разломил лепешку, которую дал мне бай, чтобы она «хранила меня от несчастий».

Горячий чай окончательно вернул меня к жизни, я обогрелся. Чайханщик разрешил скинуть с ног одеяло и протянуть их к огню. Очаг уже прогорел и был полон тлеющих угольков, похожих на цветки граната. Чайханщик поставил над ними сандали и накрыл его одеялом. Я прилег, опираясь на руку, и, засунув ноги под одеяло, незаметно уснул.

Когда я проснулся, уже рассветало. Я попросил оседлать лошадь. Денег, чтобы расплатиться с чайханщиком, у меня не было, поэтому я вытащил из хурджина пачку чая, переданную мне баем для арбаба, и отсыпал немного чайханщику. Отблагодарил его таким образом и выразил признательность за приют и заботы.

– Благодарить не надо. Кто живет у дороги, должен оказывать услуги попавшим в беду путникам, – сказал он и добавил с легкой усмешкой: – Что от вас скрывать, случается иногда забрести к нам и молодым львам со своей добычей, Тогда нам перепадают голова в ножки для холодца! Этой платы достаточно, чтобы оказывать услуги и таким людям, как вы.

Он намекал на разбойников, которые останавливались у него после грабежей.

Я тронулся в путь. Проехав через мост Мехтаркасым, погнал лошадь вправо по дороге, ведущей к кишлаку Розмоз. Дорога эта, хотя и покрыта льдом, была лучше вчерашней: лошадь довольно уверенно ступала по аробной колее.

* * *

В Розмоз я приехал часов в десять утра и спросил у встречного, где живет арбаб Хатам. Мне указали на большой дом с такими огромными воротами, что в них могли одновременно пройти верблюд и груженая арба.

Во дворе мне попался слуга, он провел меня в комнату для гостей и сказал:

– Арбаб находятся здесь!

В переднем углу гостиной у сандали сидел белолицый и рябоватый человек. Судя по его длинной с проседью бороде, ему было за пятьдесят. Крупная голова венчала плотную коренастую фигуру. Он был бы даже красив, если бы не косой левый глаз.

Его полнота свидетельствовала о том, что питается он неплохо, ублажая свой желудок свежей кази [26] и жирной бараниной. На нем было надето три халата: два ватных, подпоясанных широким кушаком, а поверх них – хороший суконный, небесно-голубого цвета. На голову навернута бала белая пуховая чалма, длинный конец которой спускался ему на грудь.

По другую сторону сандали сидели два старика, внешне мало отличавшиеся друг от друга, оба с узкими красными лицами, слезящимися глазами без ресниц, оба с козлиными бородками и коротко подстриженными усами. Только носы у них были разные: один был курносый, другой горбоносый.

И возраста они были примерно одинакового: оба выглядели лет шестидесяти-семидесяти. Они были худы, одежда плотно облегала их тела. На каждом был надет стеганый халат из домотканой коричневой материи, а поверх – другой, легкий халат. Длинные концы больших чалм из накрахмаленной фабричной ткани спускались им на грудь.

Возле курносого старика стоял чайник, он разливал из него чай.

По обычаю, я поздоровался сначала с человеком, сидевшим на самом почетном месте, а потом уже со стариками – с курносым и горбоносым.

Здороваясь со мной, полный человек слегка привстал, но оба старика протянули мне руки, даже не пошевельнувшись. Видя, что они не слишком соблюдают обычную вежливость, я тоже, не дожидаясь приглашения, подсел к свободному углу сандали, ниже того места, где сидел полный человек, но выше того, где сидели старики. По обычаю, воздев руки, я прочел молитву.

– Думаю, не грех спросить, откуда гость и из каких мест к нам пожаловали, – начал разговор человек, сидевший на почетном месте.

– Из Бухары, – ответил я, вытаскивая из-за пазухи письмо.

Однако я не знал, кто же из трех арбаб Хатам: хозяину не полагалось сидеть на более почетном месте, чем гости, особенно, если они были преклонных лет. Следовательно, полный человек не мог быть арбабом Хатамом.

Но догадаться, который из двух стариков, сидевших ниже него, хозяин дома, было трудно. Хозяину дома полагается прислуживать гостям, поэтому я заключил, что, вероятно, курносый старик и есть арбаб Хатам, и протянул ему письмо со словами: «Бай передали вам привет». Курносый не принял из моих рук письма и сказал с запинкой;

– Я... с баем незнаком, даже имени их не знаю. Вероятно вы ошиблись?

– Разве вы не арбаб Хатам?

Курносый, взглянув на полного человека, рассмеялся, а тот, тоже улыбаясь, произнес:

– Арбаб Хатам – это я. Примета утверждает, что если хозяин дома займет самое почетное место, выше своих гостей, это поведет к дешевизне, вот я и сел на более почетное место, чем мои гости.

Я протянул ему письмо. Он взял его и, разорвав конверт, обратился ко мне:

– Не можете ли вы прочесть?

– Посмотрим, – улыбнулся я, – может быть, и смогу!

После обычных приветствий и молитв о здравии бай писал: «Пришлите мне двух свидетелей половчее, договоритесь с ними о плате и напишите мне об этом». В конце письма он сообщал, что посылает в подарок пачку чая [27] с подателем письма, и обещал в будущем оказывать арбабу услуги. Заканчивалось письмо приветом и подписью: «ваш покорный слуга... бай».

Прочитав письмо, я вышел в переднюю, вынул из хурджина чай и, положив перед арбабом, рассказал о том, как я провалился в реку и должен был отдать часть чая чайханщику.

– Ничего! – сказал арбаб Хатам. – Этот чай свалился мне с неба, и не беда, если часть его снова унес ветер.

Подозвав слугу, он приказал ему подать дастархан, чай и не забыть принести кази. Сделав знак обоим старикам, арбаб вышел вместе с ними из комнаты. Пошептавшись, они вернулись и снова расселись по своим местам. Между тем слуга подал чай и еду. Арбаб нарезал кази, и мы принялись есть.

– Вы, конечно, переночуете у нас? – спросил меня арбаб. Я ответил, что к ночи мне необходимо вернуться в город, и извинился, что не могу остаться.

– Если так, нужно покормить лошадь! – сказал он и, подозвав слугу, приказал ему разнуздать мою лошадь и бросить ей сена.

– У нас в кишлаке нет ни одного человека с приличным почерком. Я несколько раз поручал имаму нашей мечети писать письма, но кому бы я их ни посылал, никто не (мог прочитать, – сказал арбаб.

– Хороший почерк – дар всевышнего! – заметил курносый. – Не всякий, кто берется за учение и становится муллой, может научиться и писать!

– То же можно сказать и насчет чтения! – добавил горбоносый. – Если бог не даст, человек и читать не научится, сколько бы ни учился. Вот, к примеру, наш имам: они учились, стали муллой, даже сделались имамом мечети такого кишлака, как Розмоз, а прочитать мне деловую бумагу – купчую крепость или долговую расписку, так они никак не могут разобрать – начинают запинаться.